После стычки (сражением это событие назвать трудно) с королевскими войсками при Кастельнодари в сентябре 1632 г. герцог де Монморанси был взят в плен и решением Тулузского парламента казнен. Процесс герцога курировали лично Людовик XIII и кардинал Ришелье, которые решили устроить пока-[219]зательный суд в назидание остальной знати. Смертный приговор первому барону Франции потряс все французское дворянство, которое считало открытое неповиновение несправедливому правлению своим долгом. Гастона Орлеанского, который укрылся в Монпелье, покидали его сторонники, так как король даровал всем сопровождавшим герцога Орлеанского мятежным дворянам свое прощение. Правда, королевская милость предусматривала также и ссылку. Так, Франсуа V де Ларошфуко, отец герцога де Ларошфуко-мемуариста, за поддержку герцога Орлеанского был сослан в свой замок в Пуату, обвиненный «в несоблюдении верности и симпатии, которые он обязан проявлять в отношении Его Величества». Публичная казнь Монморанси заставила Гастона Орлеанского вновь бежать из Франции. Губернаторами Лангедока стали члены семьи Шомбергов, клиентов Ришелье, которые роздали все ключевые посты в провинции своим друзьям.
Большую роль в поражении восстания сыграла нерешительность правления по отношению к герцогу Орлеанскому со стороны первого министра Испании Оливареса, что привело только к еще большей натянутости отношений между Францией и Испанией. Оливарес посчитал, что в тот момент открытая помощь Гастону могла привести к самым неприятным для Испании последствиям, потому что общая ситуация в Европе 1632 г. складывалась не в пользу Габсбургов.
В целом мятеж 1632 г. в Лангедоке продемонстрировал силу королевской власти и невозможность для столичных грандов поиска широкой социальной опоры в среде провинциального дворянства. Это во[220] многом определило характер последующих попыток устранения Ришелье, исходящих из провинции. Однако столичное дворянство все меньше находило общий язык с дворянством провинциальным. Последнее больше стремилось к стабильности и не было столь амбициозно и честолюбиво. Лидеров восстания объединяла общность личных и политических интересов, которую всегда омрачала непоследовательность, а временами и трусость герцога Орлеанского и его стремление к компромиссу. Гастон стремился добиться отставки Ришелье и возвращения эмигрантов, чьи интересы он представлял, с помощью одного из самых влиятельных губернаторов страны, а Монморанси рассчитывал в случае падения кардинала восстановить историческую справедливость и вернуть в свою семью должность коннетабля. Ни Гастон, ни Монморанси не готовились к долгой войне, полагая, что сам факт наличия мятежной провинции заставит Людовика XIII согласиться с отставкой главного министра. Мятежники не приняли во внимание то обстоятельство, что позиции короны и Ришелье укрепились после 1630 г., каждое поражение придворных заговоров означало ужесточение королевской юстиции.
Возвращение ко двору Гастона Орлеанского после долгих переговоров и обещаний, начало войны с Испанией в 1635 г. на короткий момент погасило действия оппозиции, тем более что вся свита брата короля, вопреки гарантиям Ришелье, была заключена в тюрьму. Однако по мере ухудшения положения на фронтах стало расти недовольство воюющих дворян, которые полагали борьбу Ришелье с Австрийским домом (Габсбургами) как «дерзкое и сомнительное» предприятие, «безумное и пагубное» (Ларошфуко). На[221] фоне Тридцатилетней войны в Европе, которая современникам виделась прежде всего как религиозная война, столкновение двух католических держав рассматривалось по обе стороны Пиренеев как противоестественное явление, покоящееся на зыбкой почве амбиций кардинала. Военные неудачи Франции, особенно в 1636-1637 гг., способствовали росту непопулярности войны в среде дворянства, многие представители которого стремились покинуть театр военных действий. Ларошфуко пишет: «Нас всех прогнали из армии под предлогом, что мы слишком вольно говорим о происходящем во время похода». Оставшиеся не у дел дворяне вновь были готовы к мятежу.
