Пёс Мурлыка приободрился, услышав шум велосипедов, и уже бежит к нам, махая хвостом, но лизнуть икры не выходит: он быстро понимает, что связался с мастерами руля и педалей и догнать нас нет шансов (с его-то одышкой). Мы уже далеко. Мы несёмся, непрошеные гостьи, в самый центр Бурк-ан-Бреса, мы, колбасные королевы, на прекрасных, сверкающих на солнце великах.
* * *
Не знаю, давно ли вы катались на велосипеде.
Может, вы катаетесь часто. В таком случае, возможно, вы уже привыкли и не замечаете.
Не замечаете чуда.
А чудо велосипеда в том, что он – метла, волшебная метла, несётся, рассекая воздух, послушная малейшему велению мысли; он чувствует твои ладони, ступни, мышцы бёдер, ему не нужно говорить, куда ехать, он знает сам; это волшебная метла.
Но чудо велосипеда в том, что это ещё и конь… да, гордый, мускулистый конь, который может порой захромать, или начать задыхаться, или скрипеть зубами, когда попадётся выбоина поглубже, так что нужно холить велосипед и разговаривать с ним, это важно: он – конь.
Чудо велосипеда в том, что он – звенящий металлический агрегат, чудо механики; нужно восхищаться системой его колёс и шестерёнок.
И когда ты осознаёшь велосипедное чудо целиком, всё это смешивается, сливается с тобой, и ты чувствуешь каждую трещинку на дороге, малейший щелчок передач, чувствуешь, как летишь, разрывая воздух, и как твоя кровь пульсирует в жилах с каждым толчком педали. И вдруг – главное чудо – ты с ним становишься единым целым, стремительным, горячим существом, и мир вокруг – другой, как будто это вы его сотворили.
В Бурк-ан-Бресе ярмарочный день. Обливаясь потом, красные, как помидоры (мы с Астрид – обычные, а Хакима – как «бычье сердце»), привязываем наших гордых скакунов к столбу. Я сообщаю моим Колбаскам:
– Последний раз я неслась с такой скоростью лет пятнадцать назад, в тот дивный миг, когда вылетела из Клауса фон Штруделя и рванула занимать место у мамы в животе.
– Э-э, да, но вообще-то всё происходит немного не так, – объясняет Хакима. – Потому что на природоведении нам говорили, что на самом деле сперматозоид – он, в общем, типа не человек, это только половинка, и только когда он попадает в яйцеклетку, тогда уже начинают образовываться другие клетки, поэтому, в общем, неправильно говорить, будто ребёнок – это тот, кто выиграл в гонке сперматозоидов.
– Ясно. Ну что, пройдёмся по рынку?
Вот только уже через пару осторожных шагов мы чувствуем, как ломит мышцы… а ещё через пару метров уже шатаемся, как собутыльники из бара. Но это даже забавно – вразвалку мы огибаем людей, щупающих дыни и пробующих козий сыр, и они удивлённо оборачиваются на наше «уй-ой-ай», когда мы случайно напряжём какую-то убитую двадцатиминутным заездом мышцу.
– Да что с тобой такое, Мирей? – приветствует меня Реймон из-за своего сырно-колбасного прилавка; каждые выходные я беру у него гроздья сочащихся жиром колбас и головки изумительно белого шавиньоля.
На заметку: главное, что нужно обо мне знать, это что шавиньоль – мой любимый сыр.
– У нас всё болит, Реймон! Мы ехали на великах минут восемнадцать с половиной, не меньше!
– Зачем так себя мучить? Идите сюда, подкрепите силы.
Сегодня у него есть рокфор «Бабочка», пальчики оближешь, мортаделла с такими яркими зелёно-розовыми вкраплениями, точно их пририсовали в фотошопе, и будто специально выбеленные головки бутон-де-кюлот на один укус. Он протягивает нам три штуки, и мы, сказав спасибо, суём их в рот. От второго подарка (тонкие поджаренные ломтики колбасы фигателли) Хакима отказывается, зато охотно принимает третий – стакан, до краёв наполненный ледяным яблочным соком из Нормандии.
Пока мы лихорадочно трём горло, чтобы оттаял пищевод, Раймон отгружает клиентке огромный поднос…
– Кровяных колбас? Пожалуйста. Лучше не найдёте, мадам. Белых или чёрных? А яблоки вам к ним нужны? Тогда идите к Флавии, вон она, у неё яблоки для подливки до того сахарные, что можно диабет заработать!
Я улыбаюсь, вот совпадение…
…но улыбаюсь недолго, потому что сзади кто-то запевает:
– Глянь-ка, вот и Колбасы, вот и Колбасы…
Мы оборачиваемся; горло всё ещё в глубокой заморозке.
