Завывает тоскливый ветер, забирается под кожу, холодя и без того стынущую кровь. Краткий привал недолог; сегодня, уже сегодня предстоит оставить гостеприимную деревню, устремиться по каменным тропам дальше к югу.
Кончились дожди, и тучи ныне скользят по небу не полные и тяжёлые, а тонкие, выжатые досуха. Сквозь их прозрачную белую кожу просвечивает, подобно прожилкам вен, небосвод. Золотятся в солнечном свете далёкие холмы, и неясно толком, где заканчиваются небеса и начинаются травы, луга, поля…
— Жалко, что с вами нельзя поехать, госпожа! Мама говорила — у нашего лорда в замке все в золоте все ходят, ух красота, наверное… — наверное, человеческая дама уже велела бы Линетте замолчать — слишком часто летели вперемешку с детской болтовнёй извинения, слишком часто принималась малышка кланяться и теребить рукав платья. Ещё не стёрся, въелся слишком глубоко осадок страха; но теперь она, по крайней мере, видит в Шантии всего лишь ещё одну важную даму, будущую королеву, а не дикарку, которая крадёт и ест живьём непослушных девчонок и мальчишек. Потомки великанов — странные существа, и странные страхи внушают они своим детям. Разумно страшиться необъятного моря и существ, обитающих в нём, густых лесов, где можно заблудиться и не найти дорогу к дому, но к чему заставлять их испытывать ужас перед лицом своих же сородичей? Лорды, короли — они ведь вроде бы добры и справедливы, за одну только принадлежность к иному роду их уважают и любят в народе, так почему же следует их бояться? Нет ответа. И некому задать вопрос, кроме себя самой.
Вся деревня, казалось, вышла на улицы, чтобы проводить так недолго гостившую у них «знатную» семью. Стражи отгоняли излишне ретивых, норовящих подойти поближе, наброситься, потрогать… Шантия старалась не смотреть по сторонам, лишь прямо перед собой, и не вслушиваться в чужие голоса. А те всё бились, бились, как ночные бабочки о стекло фонаря:
— Неурожай, миледи, вышел, семье есть нечего! Мне б золота, немного совсем…
— Муж мой от простуды помер, а я с дитём! Вы, миледи, так господину и передайте — пусть возьмёт ко двору, хоть прислугой, на кухню, меня Вахильдой звать…
— А брату вашему невесту не сыскали покуда?! Ой, нехорошо как, у меня доча вон, красавица, присмотритеся…
— Налоги…
— Золото…
Захлопнулась, отрезала слова, как тонкие нити, дверца повозки, и Шантия, облегчённо вздохнув, забилась в угол. Не сбежала, хотя могла, осталась на прежнем пути. А снаружи, не чуя вовсе страха, Элори легко вскочила на осёдланного коня под восхищёнными взглядами варваров. Сестра ступает по чужой земле, как по своей; может, и в самом деле лучше бы ей остаться женой людского вождя? Приоткрылась вновь дверца, и вместе с Ишханом влетел внутрь обрывок разговора:
— Хороша девка, а? Вот говорят — королям с королевами по пути, а нам, значится, с прислугой. Безмужняя вроде, хоть и не наша…
— Всё вы, молодёжь, о бабье думаете! — седой варвар отвесил молодому стражу лёгкий подзатыльник. — Лучше б подумал, как до вечера к замку поспеть.
Ишхан нахмурился и, высунувшись наружу, выкрикнул:
— Элори не прислуга! Она наша сестра.
Казалось бы, ничего важного не прозвучало, но толпа растерянно замолкла. Теперь они смотрели по-другому, настолько по-другому, что у Шантии вспотели ладони — а ну как сейчас набросятся! Верно, они и думают теперь по-другому. Кажется, даже понятно: потомки великанов делятся на два вида, в чём-то схожих, но, по сути своей, совершенно разных. Значит, Элори ведёт себя не так, как принято у существ их высшей разновидности? Подтверждая мысли будущей королевы, молодой страж воскликнул:
— Это что ж ей, отец позволяет?! Во те на!
И больше ни слова. Под растерянными, настороженными взглядами Элори спустилась на землю и, попятившись, вскоре скрылась за спасительной дверцей. Седой варвар, качая головой, что-то шептал на ухо своим спутникам, и все, как один, недоумённо пожимали плечами. Толпа безмолствовала, лишь издалека слышался голос какой-то женщины:
