В конце концов, возможно, все объясняется просто его дружеским расположением ко мне (как я уже говорил, наша дружба очень окрепла). Или разговор был просто легкой, ничего не значащей болтовней.
Впрочем, вскоре я отказался от размышлений на эту тему. Меня занимало кое-что другое, и, прикончив вино, я вышел наружу.
Там все изменилось, словно на сцене театра. Зажгли лампы, и все пространство под навесом ярко осветилось. В ожидании танцев люди группами прогуливались под звуки настраиваемых гитар, скрипок и арф. В сущности, все ждали только появления знатных дам. Вскоре они появились в своих роскошных туалетах. Зазвучала музыка, и начался бал.
Наверно, нет в мире другой страны, где бы классы разграничивались такой тонкой и незаметной перегородкой, как в Мексике. Даже в соседних Соединенных Штатах по-прежнему существует множество сословий, разделенных строгими границами (наследие, полученное от матери-Англии, от которого не удалось избавиться даже после столетия демократии). Но более экспансивные мексиканцы давно от него отказались, и, как и в других южноамериканских государствах, здесь можно увидеть скотовода или погонщика мулов, танцующего с дочерью hasiendado, или самого низкооплачиваемого рабочего рядом с нанимателем. Они могут вместе пить и курить и, если не сидят за одним обеденным столом, то уж вместе — за столом, на котором стучат кости или разлетаются карты. В игорных заведениях и салунах, за столом monte все мексиканцы равны — точно так же, как на общественных балах, известных как фанданго.
Так было и сегодня. Несколько rancheros, в своих ярких костюмах, с абсолютно естественным видом пригласили на танец дам в сатине и драгоценностях. Но сам я испытывал гораздо большую неловкость, когда, осмотрев толпу, отыскал индейскую красавицу (ее трудно было не увидеть), поклонился ей и сказал:
— Сеньорита, вы меня помните?
Меня обрадовал ее ответный взгляд, а еще больше слова:
— Помню ли вас, caballero? Что за вопрос! Конечно, помню и всегда буду помнить!
— Вы очень добры, говоря так. Я польщен тем, что вы меня не забыли.
— Как я могла забыть, сеньор? Вы спасли меня. Если бы не вы…
— Прошу вас, не говорите больше о такой мелочи. Мне только жаль, что это помешало вам приезжать в город, как обычно. Но, может, вам это все равно?
Задавая этот вопрос, я смотрел ей в лицо.
— Конечно, не все равно. Дома так скучно и одиноко — иногда.
— Одиноко? Но вы можете разговаривать со своим замечательным попугаем!
Она в ответ рассмеялась.
— Попугай — слишком скучное общество.
— В этом я с вами не согласен. Мне бы он точно не наскучил. Я согласен слушать его всю жизнь.
Она посмотрела на меня слегка удивленно и вопросительно.
— Если он вам так нужен, сеньор, можете его взять. Когда брат в следующий раз поедет на рынок, он привезет его.
— Ах, сеньорита, для меня главное не сам попугай, а то, что он говорит…
В ее взгляде по-прежнему сквозило удивление.
— «Не попугай, а что он говорит»? Что вы имеете в виду?
У меня на языке было «Лорита», но я удержался. Наша дружба еще недостаточно крепка для такой фамильярности, и девушка может принять мой ответ за грубость. Но мне нужно было что-то ответить.
Поэтому, запинаясь, я проговорил:
— Неважно, не имеет значения… не сейчас… Когда встретимся снова… но… — Я замолчал, думая о том, как маловероятна наша новая встреча. Эта мысль, словно темная завеса, отделила нас друг от друга. — Вы ведь не все время будете держаться подальше от города?
— Надеюсь. Мне так хочется снова увидеть ваших храбрых солдат, как они одновременно поворачивают и съезжаются. О, какое это было великолепное зрелище!
— Я рад, что оно вам понравилось. Надеюсь, вы увидите его еще — много раз.
— Я бы с радостью, если отец позволит. Но эти «красные шляпы»…
Она внезапно замолкла, глядя в темноту, и я увидел на ее лице выражение, похожее на страх.
— В чем дело? — спросил я.
— Мужчина, похожий на него.
— На кого?
— На «красную шляпу», того самого, который гнался за нами на канале.
— Где вы его увидели?
— Он стоял вон там. — Она указала на один из увитых зеленью столбов, поддерживающих навес. — Но сейчас его уже там нет.
