Вера распахнула дверь палаты, сделав знак корреспонденту замолчать. Она по-прежнему была занята собственными мыслями, но какая-то часть ее сознания все же уловила, что всю дорогу Оршанский не переставая бубнил что-то о стоимости обстановки стационара, постоянно вставляя фразу «Как в лучших домах Лондóна».
«Как», – вернее не придумаешь. Обитатели в лучших английских домах наверняка другие», – подумала Вера, взглянув на пациентку, лежащую на кровати. Никаких изменений: та же поза (свернулась калачиком, взгляд наверняка устремлен в стену), те же угловатые, торчащие даже из-под одеяла упрямые лопатки, клок спутанных волос. И ни шороха, ни движения, ни звука.
– Здравствуйте. Как у нас дела? – Вера старалась говорить не слишком громко, но четко и внятно, чтобы женщина никак не могла подумать о том, что разговаривают не с ней.
Однако сегодня, как и в прошлые десять дней, ответом врачу служило каменное молчание.
– Анализы? Давление?
– В норме, – отозвалась сестра, последовавшая за Верой.
– Еда?
– Отказывается. Вера Петровна, я думаю, – Вера взглядом заставила неопытную сестричку замолчать. Не хватало еще, чтобы та при пациенте ляпнула что-то о необходимости перевода в дурку.
– Напрасно. Таблетки, капельницы принимает?
– По расписанию.
– Прекрасно.
«Прекрасного» в этом ничего не было. Механические действия в состоянии полнейшей апатии. Равнодушное принятие ситуации без малейшего желания что-либо изменить. И отсутствие аппетита или, того хуже, сознательный отказ от еды ни о чем хорошем не говорили. Говорили совсем о другом: о том, что в жизни этой женщины кроме проблем с алкоголем существовали и другие проблемы, волновавшие и мучившие ее гораздо больше. Таким пациентам, по мнению Веры, было как раз показано общение с родственниками. Им требовался сигнал из внешнего мира о том, что их любят, что их ждут, что на них надеются. Вера лично звонила по телефону, записанному в карте женщины, но не добилась от мужчины на том конце провода ничего, кроме сухого:
– Я в командировке.
– Конечно, я понимаю. – К деловым людям Вера относилась с пиететом. Они действительно были перегружены встречами, переговорами, обедами и мыслями о материальном. Духовное могло подождать до завершения очередной сделки. Все это без сарказма. Она на самом деле так думала. В конце концов, у человека были определенные планы, и, срывая их, он, возможно, подводил не только себя, но и многих других. А уж если речь шла о каком-нибудь чиновнике большого ранга, то изменение его распорядка могло отразиться на состоянии целого государства. А отдельный человек. Что ж… Он маленький: сошка, песчинка. Для сошек и песчинок существуют такие, как Вера. Всегда на посту, всегда готовые поговорить, пожалеть, посочувствовать. Но даже сочувствующие, они все равно остаются чужими. А таким отвергнутым, потерявшим себя больным необходимы родные. Поэтому Вера и позволила себе предположить: – Тогда, когда вернетесь…
– Это случится не скоро. И прошу вас меня больше не беспокоить. – Четкое, холодное указание. Ослушавшимся – расстрел.
Вера тогда долго не могла выкинуть из головы этот равнодушный, даже слегка пренебрежительный тон. Нет, не по отношению к ней, а к женщине, ради которой она звонила. Человек, просивший не беспокоить его, очевидно, еле сдержался, чтобы не добавить в конце фразы что-нибудь вроде «с такой ерундой».
Однако что для одного ерунда, для другого – смерть. С каждым днем Вера убеждалась все больше, что психологическое состояние пациентки не может не вызывать серьезных опасений. Она и сама волновалась и советовалась с главным врачом. Но тот лишь отмахнулся, мол, проходит лечение и ладно. Наше дело не давать ей употреблять спиртное и очистить организм, а остальное стороной. Верочка – серьезный врач, отменный профессионал, но все такая же пышущая здоровьем, не умевшая пройти мимо сдобной булочки и молочной шоколадки пампушка, не могла оставаться в стороне, когда кто-то истязал себя голодом. И пусть даже по своей воле. И пусть даже этого голода не замечал.
– Во сколько обед? – осведомилась она у медсестры.
