Будучи истинной дочерью своего отца, девушка скорее умерла, нежели позволила бы чужаку увидеть свои слезы.
Во всей этой ситуации — помимо откровенной ее унизительности, конечно, — присутствовало нечто, заставляющее Эллери ощущать смутную неправильность испытываемых ею чувств. Что-то было во всем этом — в том, как она стояла нагая перед мужчиной, позволяя его беззастенчивому взору бесстыдно гулять по девичьему телу, в то время как сам воин находился перед ней наглухо завернувшийся в длинный плащ, не оставляющий ни кусочка открытой кожи. Что-то запретное и противоречивое, прежде незнакомое, и в то же время крайне отличающееся от стыда или смущения.
Томительно текли мгновения, воин не предпринимал никаких попыток придвинуться к ней, и Эллери позволила на миг ослабить тугую пружину напряжения, владевшего телом.
Но ей пришлось пожалеть об этом — в тот самый миг, когда стоящий напротив мужчина неторопливо и как-то даже лениво расстегнул у горла большую фибулу с изображенной на ней головой дракона. Высвобожденные полы ткани торжествующе затрепетали на ветру.
Когда мужчина, полностью избавившись от плаща, сделал шаг к ней, Эллери все-таки не выдержала — трусливо прикрыла глаза, до последнего отказываясь признавать поражение.
Но вместо грубого прикосновения или удара — всего, что она успела себе напредставлять, девушка вдруг ощутила, как на ее плечи ложится шероховатая ткань, укрывая тело.
Вздрогнув от неожиданности, принцесса в неверии распахнула зеленые глаза, в немом вопросе уставившись на собеседника, впервые получив возможность рассмотреть его лицо так близко. Его черты не могли похвастаться тонкостью или изящностью. Нет, напротив, он был красив сильной, истинно мужской красотой. Легкая щетина на смуглой коже ничуть не портила мужчину, над темными глазами вразлет шли густые брови, губы — неожиданно полные и чувственные, — были сжаты.
— Нам пора, — коротко произнес он вместо всяких объяснений и подобрал останки платья у ног опешившей девушки. Окинув ее внимательным взглядом, чуть насмешливо добавил, отворачиваясь: — Разве что леди прониклась симпатией к этому месту и не желает возвращаться?
Пропустив мимо ушей очередную колкость, она растерянно запахнула полы плаща, все еще силясь понять, что только что случилось. И чего не случилось.
— Постой, — это слово полетело в спину ее спасителя. Он остановился, но не обернулся. — Что все это было? Ты хотел надо мной посмеяться?
— Все, что есть в этой долине, — отравлено, — по-прежнему не оборачиваясь, бросил он. — В том числе и болотная жижа.
Она с ужасом услышала его слова и точно дожидаясь этих слов, тело разом вдруг начало чесаться и зудеть.
А в следующий миг вместе с озарением нахлынула и ярость.
— Так почему ты не сказал мне этого сразу? Зачем нужно было устраивать весь этот спектакль?
Вместо ответа на миг он обернулся. На смуглом лице ослепительно сверкнула и погасла широкая улыбка, после чего мужчина спокойно продолжил движение. Это произошло так стремительно, что обескураженная девушка замешкалась, гадая, а не привиделось ли ей.
«Осел!» — всю дорогу бесновалась принцесса, то и дело морщась от болезненных ощущений — босые ступни остро ощущали неровную поверхность болотистых земель, каждый их камешек, каждый острый сучок, и как жалела сейчас девушка, что её конь от испуга не стал дожидаться свою невезучую наездницу.
Эллери мысленно осыпала своего проводника проклятиями, посылая тому в спину гневные взгляды. Они, впрочем, нисколько не мешали мужчине. Лишенная плаща широкая спина, обтянутая простой льняной рубашкой с серебристо-черной тесьмой по краям, выглядела весьма и весьма внушительно. Возможно, девушка даже могла бы найти объект своих невольных рассматриваний привлекательным — конечно же, спину, а уж точно не самого нахала и наглеца! — встреться они при других обстоятельствах.
Но единственным чувством, сейчас обуревавшим королевскую дочь, был гнев.
Впрочем, довольно скоро он сменился раскаянием — стоило увидеть лицо нянюшки, на котором отчетливо виднелся отпечаток недавних переживаний. С самого детства Эллери не переносила одного даже вида чужих страданий, поэтому часто брала на себя вину за проделки и порой не совсем невинные шалости друзей. Дочери короля прощалось куда большее, нежели ее менее родовитым соратникам по играм.
