Было уж около полуночи, и везде царствовало гробовое молчание, когда Гарольд с братьями и племянником выехал из лагеря.
"Не было с ними провожатых, Ни пеших, ни конных, Не было с ними ничего, Кроме щита, копья и меча."
Так говорит первый певец норманнских подвигов. Гурт повел своих спутников мимо часовых в лес. Они старались держаться направления, в котором виднелся отблеск огней, светившихся в норманнском лагере. Армия Вильгельма отстояла от саксонских передовых постов только на расстоянии двух миль. Линии ее были сдвинуты так тесно, что разведчикам можно было составить себе приблизительно верное понятие о численности неприятеля, с которым они на другой же день должны были вступить в бой. Саксонцы остановились в лесу на небольшом возвышении, перед широким рвом, через который неприятелю не скоро удалось бы перебраться, если б он заметил разведчиков, так что им не угрожала никакая опасность.
Правильными рядами тянулись шалаши для простых воинов. Дальше виднелись палатки рыцарей и красивые шатры графов и прелатов, над которыми развевались знамена: бургундское, фландрское, британское, анжуйское и даже французское, присвоенное вольницей. Посреди этих шатров возвышалась роскошная палатка герцога Вильгельма, над которой красовался на хоругви золотой дракон. До разведчиков доносились звуки шагов, часовых, ржание коней и стук кузнецов, ковавших оружие. Видно было, как разносили готовое оружие по палаткам и шалашам. Ни смеха пирующих, ни песен не было слышно, хотя, очевидно, никто не спал во всем лагере: все были заняты приготовлениями к завтрашнему дню,
Но вот раздался серебристый звон, исходивший из двух шатров, расположенных по бокам палатки герцога. По этому знаку в лагере все зашевелилось. Стук молотов затихал, и из всех палаток и шалашей потянулись воины. Они размещались по сторонам проулков, оставляя посередине свободный проход. Засверкали тысячи факелов, и показалась процессия рыцарей и отшельников. При их приближении воины опустились на колени и начали исповедовать свои грехи.
Вдруг показался Одо, епископ байесский, в белом одеянии. На этот раз надменный епископ, брат герцога Вильгельма, оказался крайне снисходительным: он обходил поочередно всех воинов, из которых некоторые принадлежали просто к бродягам и разбойникам, - ко всем подходил брат герцога.
Гарольд сильно стиснул руку Гурта, и прежняя ненависть его к этому человеку выразилась в его горькой усмешке. Лицо Гурта, напротив, выражало только печаль.
В то время когда ратники вышли из шалашей, саксонцы могли увидеть громадное неравенство их сил и сил норманнов. Гурт тяжело вздохнул и повернул коня от враждебного лагеря.
Едва вожди проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов: время близилось к полуночи и, по поверью того века, духи добрые и злые носились над землей.
Торжественно неслась эта песня по воздуху и по темному лесу и провожала всадников, пока сторожевые огни с собственных их холмов не осветили путь их. Быстро и безмолвно проскакали они равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься по склонам холмов, где были расположены их главные силы. Какой резкий контраст представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около огней и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен, а в кружках англодатчан более оживленных, огненных песен грабителей морей; все отзывалось тем временем, когда война была отрадой людей, а валгалла их небом.
- Полюбуйтесь, - сказал веселый Леофвайн с сияющим лицом. - Вот звуки и зрелище, от которых кровь струится вольнее после унылых и постных лиц норманнов. Кровь стыла в моих жилах, когда их погребальное пение раздавалось сквозь лес... Эй, Сексвольф, добрый молодец! подай-ка нам вина, но знай меру веселью, нам будут завтра нужны крепкие ноги и разумные головы.
Услышав приветствие молодого графа, Сексвольф быстро вскочил и, подав ему кубок, смотрел с преданностью на лицо Леофвайна.
- Заруби себе на память слова брата, Сексвольф, - сказал строго Гарольд. - Руки, которые завтра будут пускать в наши головы стрелы, не будут трепетать от ночного веселья.
