- Предположим, что так, милорд, но Вильгельм, отрубивший одному из своих подданных руки и ноги, за то что этот несчастный как-то пошутил над его происхождением, способен выколоть глаза пленнику, а без глаз самая способная голова и самая твердая рука стоят немного.
Гарольд невольно вздрогнул, но скоро отправился и проговорил с улыбкой:
- Мне кажется, что ты преувеличиваешь варварство Вильгельма. Ведь даже предок его, Рольф, не творил таких ужасов... О каких же это его желаниях говорил ты?
- Ну, это ты уже сам обязан угадать или узнать от герцога... да вот, кстати, и он сам!
К ним действительно подскакал в эту минуту герцог, отставший было от компании, и, извинившись самым любезным образом перед Гарольдом за долгое отсутствие, поехал с ним рядом.
- Кстати, дорогой брат по оружию, - сказал он между прочим, - сегодня вечером у тебя будут гости, общество которых, как я опасаюсь, будет для тебя приятнее моего, а именно - Гакон и Вольнот. Я очень привязан к последнему. Первый же слишком задумчив и годится скорее в отшельники, чем в воины... Да, я чуть не забыл рассказать тебе, что недавно у меня был гонец из Фландрии, который привез некоторые новости, небезынтересные и для тебя: в Нортумбрии, в графстве твоего брата Тостига, происходят ужасные беспорядки. Говорят, будто вассалы Тостига гонят его и намерены избрать себе другого графа - кажется, одного из сыновей Альгара... так ведь звали недавно умершего вождя?.. Это очень некрасивая история, тем более что здоровье моего дорогого брата Эдуарда сильно пошатнулось... да хранят его все святые!
- Да, эти новости неприятного свойства, - проговорил Гарольд, - они, вероятно, послужат мне извинением, если я буду настаивать на своем отъезде в самом скором времени. Я очень благодаря тебе за твое радушное гостеприимство и за то, что ты так великодушно помог мне вырваться из когтей твоего вассала. - Гарольд сделал особенное ударение на этом слове. Если бы я захотел вернуть тебе ту сумму, за которую ты выкупил меня, то я оскорбил бы тебя, дорогой герцог, но я надеюсь, что твоя супруга и прелестные дети ее не откажутся принять от меня некоторые дары... впрочем, об этом поговорим после, а теперь я попросил бы тебя одолжить мне один из своих кораблей.
- Ну, милый гость, мы еще успеем поговорить о твоем отъезде... Взгляни-ка лучше на этот замок - у вас, в Англии, не существует подобных зданий: ты только полюбуйся на его рвы и стены!
- Грандиозное здание!.. Извини меня, если я настою на...
- Я повторяю, что в Англии нет подобных неприступных замков, - перебил герцог.
- Но зато у нас есть салисбурийская долина и Нью-маркетская высота: это такие громадные крепости, в которых могут поместиться пятьдесят тысяч человек. Щиты же наших воинов тверже всяких норманнских стен, герцог.
- А! Может быть, - воскликнул Вильгельм, кусая губы. - Знаешь ли, что в этом замке норманнские герцоги обыкновенно держат своих самых важных пленников... Ты же, мой благородный пленник, заключен в моем сердце, из которого нелегко вырваться, - добавил герцог шутливо.
Взоры беседовавших встретились. Взгляд Вильгельма был мрачен и злобен, Гарольд же смотрел на него с красноречивым укором. Герцог норманнский отвернулся: губы его дрожали и лицо сделалось мрачным как ночь!
Через несколько секунд он пришпорил коня и поскакал вперед, прекращая таким образом разговор с Гарольдом. Кавалькада остановилась только у какого-то замка, где было решено провести эту ночь.
ГЛАВА V
Когда Гарольд вошел в комнату, отведенную ему в замке, он нашел в ней Вольнота и Гакона. Рана, полученная им в борьбе с британцами и раскрывшаяся от движения, послужила ему предлогом провести остаток вечера наедине со своими родственниками.
Молодые люди рассказали без утайки все, что знали о герцоге, и Гарольд окончательно убедился в существовании расставленной ему ловушки. В конце концов даже Вольнот сознался, что герцог был далеко не таким честным, откровенным и великодушным, каким старался казаться. Скажем к оправданию Вильгельма, что предосудительное обращение с ним его родных, козни которых ему можно было разрушать только хитростью, много способствовало тому, что он, уже в самых молодых летах, научился лукавить и притворяться: убедившись, что добром часто ничего не сделаешь, он поневоле принужден был обращаться ко злу.
