Несомненно, было что-то мистическое в этом превращении тел преступников в куски кровавой плоти, лишенные всякого сходства с человеческим существом — а следовательно, лишенные и греха. Зрелище, которое представляли собой эти покинутые жизнью тела, было, очевидно, столь же заурядным для зрителей, сколь назидательным — с точки зрения устроителей. Палачи, казнимые и зрители — все находились словно в каком-то стойком трансе, в который были введены казнью. Не пытались ли они все вместе найти какое-то новое определение тому, что такое человек? Анри был близок к тому, чтобы в это поверить.
Но самой странной вещью были фразы, написанные на обратной стороне каждой открытки. Это были письма французского инженера, занятого на строительстве моста через какую-то реку. Обычные письма, никак не связанные с изображениями на открытках и не содержавшие даже упоминания их. Инженер рассказывал, как продвигается строительство, которое принесет большую пользу экономическому развитию региона, и посылал открытки семье во Францию. Сувениры из колонии.
Каждый раз, проходя мимо площади Мариньи, Анри вспоминал об этой галерее дальневосточного изуверства. И сейчас, ожидая Дору, он подумал, что пришло время пересмотреть открытки — из-за принцессы Ламбаль.
Дора появилась, прерывисто дыша, с двухминутным опозданием.
Анри, по правде говоря, практически не надеялся, что она придет. Целый день он думал об этой встрече и в то же время постоянно ждал телефонного звонка с уведомлением, что все отменяется. Выйдя из «Прада», он взглянул на дисплей мобильного телефона — никаких сообщений. Впрочем, подумал Анри, вряд ли Дора возьмет на себя труд позвонить.
Он очень удивился, увидев Дору, и еще больше — когда понял, что та почти не опоздала. В такой пунктуальности было нечто королевское. Он смотрел, как она приближается, машинально отмечая ее стройность и изящество, а также то, что у нее пошатывались стопы из-за того, что каблуки были слишком высокими. Они громко цокали по асфальту, словно герольды, возвещающие об ее приближении.
Анри поднялся навстречу Доре. Моя будущая жена, сказал он себе почти недоверчиво. Хотя всякий, видя взгляд и улыбку Доры, заключил бы, что она влюблена — или, по крайней мере, увлечена, — все же Анри отогнал эту мысль. Может быть, влюблена, а может и нет, подумал он.
Доре тоже не хотелось думать ни о чем подобном — она лишь хотела чувствовать себя счастливой, очень счастливой оттого, что вновь увидела этого человека, этого писателя, с которым ей, возможно, доведется работать.
Таким образом, только сами Дора и Анри не отдавали себе отчета в том, что между ними происходит.
Целуя Анри сначала в правую щеку, затем в левую, Дора заметила мини-колонию арабок, сидевших на террасе. И с чего вдруг ей вздумалось назначать свидание именно здесь? Она мысленно упрекнула себя, слегка касаясь пиджака Анри, пахнущего новизной и шиком; она отметила и безукоризненно свежий воротник белой рубашки. Он заслуживал большего, чем оказаться в этом месте, полном напыщенных богачек. Я не дотягиваю до его уровня, подумала она. Хотя как можно быть уверенной, дотягиваешь ли до уровня человека, которого едва знаешь?
— Красный портвейн, — сказала Дора.
И все опять было как раньше: улыбки, оливки.
— Вы даже не представляете, как я их люблю.
Она сразу рассердилась на себя за то, что произнесла эту фразу, боясь, что Анри тут же проведет параллель между оливками и этими арабскими женщинами, стрекотавшими неподалеку от них, а потом — между арабским языком и ливанской войной… Дора старалась не поглощать оливки слишком быстро и вести беседу с осторожностью, словно пересекала минное поле.
— Вы думали о нашей передаче?
— Только о ней и думал.
Дора вынула из сумочки тетрадку необычной формы — узкую, вытянутую по вертикали, мало пригодную для того, чтобы делать записи, и открыла страницу, на которой карандашом был набросан какой-то план — казалось, почти детской рукой.
— Вы делаете заметки?
Нельзя было допустить, чтобы она хоть на минуту заподозрила, что он смеется над ней. И Анри с ходу начал импровизировать.
