Он будет здесь! Будет здесь! Это главное. И Хёрдис дрожала от лихорадочного желания вмешаться в события, ускорить их ленивый ток, приблизить, притянуть к себе долгожданную встречу.
– Я дам вам оружие! – воскликнула Хёрдис, и Вигмар видел, что ведьма вдруг загорелась странным оживлением. – Вам не нужно плавить железо. Вот что! Обойди все усадьбы, которые согласны дать тебе людей в войско, и собери там железные иголки по числу мужчин. Принеси их мне. И в назначенный день у вас будет довольно оружия.
– Что ты хочешь взамен?
Хёрдис помолчала. В мечтах она уже видела себя свободной, и казалось, что она не сможет терпеть ни единого мгновения.
Отделившись от стены, она шагнула к собеседнику. Ее ноги ступали по камню совершенно бесшумно. Вигмару опять стало не по себе. Хёрдис протянула руку, поднесла к сияющему наконечнику Поющего Жала, помедлила, потом коснулась лезвия кончиками пальцев. Пальцы обожгло огнем, и Хёрдис вскрикнула от боли и ликования разом.
Вигмар отшатнулся. Ведьма засмеялась, помахивая в воздухе рукой. Смех у нее был застывший и дикий, глухой, точно падающие с кручи камешки.
– Это чудесное копье! – воскликнула она. – Оно может! Может убить великана!
– Ты много от него хочешь! – Вигмар покачал головой. – О твоего великана сломалось даже копье самого Одина! Я слышал, как это было! Не думаешь же ты, что мое копье сильнее!
– Может, и нет. Но ты мог бы хотя бы попробовать! – требовала Хёрдис, и ее глаза во мраке пещеры горели тем же голубым светом, освещая лихорадочно оживленное лицо.
Вигмар снова отступил, чувствуя, что на голове у него шевелятся волосы. От ведьмы исходило ощущение дикой и внушительной силы, и ему требовалась вся его твердость, чтобы не поддаться ее воле и не забыть самого себя. На что она его толкает? Вдруг он утратил уверенность, что они поймут друг друга. Ведьме нет дела до войны квиттов и фьяллей, у нее своя война и свои цели. Она слишком полна своим. И прикасаться к ней опасно – она захватит и увлечет за собой, как горная лавина.
– Я не стал бы и пробовать, – ответил он наконец, обращаясь не столько к душе ведьмы, до которой не надеялся докричаться, сколько к ее человеческому облику. – Свальнир – это корни квиттингских гор. Если подрубить корень, дерево упадет. Вершина и ветви вырастут новые: вместо Стюрмира конунга со временем появится другой и наберет новых воинов. Но если подрубить корень Квиттинга, то не будет ни нового корня, ни новой вершины. Я не хочу, чтобы мой полуостров обратился в прах. Может, он и не из лучших, но другого у меня нет. И у тебя нет, даже если ты и ненавидишь его. Уйди отсюда – и ты станешь деревом без корней. Я не буду рубить свой собственный корень.
Хёрдис бешено смотрела на незваного гостя, несколько раз глубоко вдохнула. В ней вдруг вскипела ярость, точно он обманул ее. «Тогда убирайся!» – готова была она крикнуть, но что-то останавливало ее. Его нельзя прогонять. За ним придут другие… другой, тот, кто поможет ей.
– Я пойду, – сказал Вигмар, поняв, что ответа не дождется. – Сбросишь мне потом веревку?
– Нет, – неожиданно быстро ответила Хёрдис. – Я оставлю ее себе.
– Как хочешь. – Вигмар пожал плечами.
Ведьма молчала, прижавшись к стене. Так священный камень, высказав волю богов, снова замирает в молчании на века…
Вигмар кивнул ей на прощание и полез вниз. Дневной свет казался пробуждением, а встреча во мраке пещеры – сном. Хотелось бы верить, что этот его сон – вещий.
Спэрра ждал его за тем же обломком скалы. Уже отойдя шагов на сто от Пещерной горы, Вигмар обернулся. Бледное лицо Хёрдис смотрело из мрака ему вслед.
Случайный человек, попадись такой на последнюю стоянку «Рогатой Свиньи» перед Аскефьордом, несомненно принял бы Гельда за сумасшедшего. На рассвете перед отплытием он то долго стоял на носу корабля, то почесывал за ухом деревянную свиную голову, то мазал медом деревянный пятачок, умильно уговаривая при этом:
– Свиночка, красавица ты моя! Давай поплывем сначала в Ясеневый Двор, а потом уже домой, а? Там мы отдадим конунгу его противные тяжелые железяки и весело, налегке поскачем в Дымную Гору! Вот будет хорошо! Свиночка, пожалуйста, послушай меня! Свинушечка ты моя, толстенькая, гладенькая!
