– Эрнольв ярл! – завопил Гримкель, уже почти веря в спасение: Эрнольва Одноглазого он знал как миролюбивого человека. С ним проще сговориться, чем с Торбрандом, Хродмаром или Асвальдом. – Послушай! – беспорядочно и отчаянно вопил Гримкель, отставив руку с мечом подальше от себя. – Послушай! Не надо! Мы всегда были друзьями! Больше никогда! Я клянусь… Клянусь Волчьим Камнем…
Эрнольв шагнул вперед: больше он не собирался слушать лживые и подлые речи. Предатель для него был мертвецом, и все его миролюбие тут ничего не значило.
Но вдруг небо потряс громовой удар. Грохот обрушился сверху и перекрыл шум близкой битвы. Люди застыли и втянули головы в плечи. По небу разливался тяжелый гул, приближаясь с каждым мгновением: казалось, каменные горы катятся за облаками и сейчас упадут прямо на головы. Забыв о своей вражде, фьялли и квитты смотрели в небо. Гроза в разгар битвы! Это знамение!
Но надвигалась не просто гроза. Молнии не сверкали, а вместо них небо наливалось огнем, серые тучи окрасились пламенно-рыжеватым светом.
Облака раздвинулись. Над Острым мысом поднялась исполинская фигура. Рослый и сильный мужчина с ожесточенным лицом считался бы отличным воином, если бы не увечье – у него была лишь одна рука, левая. От правой сохранился обрубок до локтя. Но у бедра бога войны висел меч, а пояс обвивали две порванные цепи, Дроми и Лединг, те, что не сдержали напор Фенрира Волка. И в глазах Тюра сверкало то же самое свирепое пламя, что сожгло Острый мыс.
Взгляд бога был так горяч и страшен, что люди, в первый миг застывшие, теперь повалились на землю, закрывая головы руками. Казалось, его исполинская фигура сейчас заполнит собой все пространство, раздавит все живое. Волосы Тюра развевались, точно в вихре битвы, на лице и груди пламенели пятна вражеской крови, не высыхающие никогда. Он сам – бой и беспощадность, воплощение силы и смерти, стихия утверждения себя через гибель другого. Воин – готовый убить и готовый быть убитым, наполовину мертвый среди живых; потому у Тюра одна рука, что вторая уже сожрана Губителем Мира. Своей отвагой он одолел Волка, но сейчас шел на Острый мыс не затем, чтобы остановить буйство сестры его Хель.
Гримкель замер, открыв рот, – ему явился тот, кого он призывал так часто, и он был потрясен открытием, что произносил не пустые слова. Эрнольв ярл смотрел прямо на Тюра, не выпуская из руки меча, и сам казался уменьшенным земным отражением бога войны.
– Ты, Гримкель сын Бергтора, бесславный и неудачливый конунг квиттов! – загремел над святилищем голос Тюра, и в нем слышался звон оружия и крики умирающих. – Ты опозорил свой род и привел к гибели племя! Оно шло к Хель, и ты шел впереди него! Ты сотрясал Волчий Камень лживыми клятвами! Отныне у квиттов не будет конунга!
Мощная рука, полупрозрачная, сверкающая рыже-желтыми пламенными отблесками, опустилась на Волчий Камень, целиком накрыв огромный валун, легко оторвала от земли, подняла и метнула.
С оглушительным свистом рассекая воздух, одетый пламенными отблесками камень пролетел над Острым мысом, и все живые, фьялли и квитты, в едином порыве пригибались, закрывали головы руками, поднимали над собой иссеченные щиты. Точно облако, полное огня, камень прочертил по темному небу пылающую дорогу и скрылся вдали, на севере, за невидимыми отсюда горами Медного Леса.
– И до тех пор не будет у квиттов державы, пока истинный конунг не положит руку на Волчий Камень и камень не запоет ему в ответ! – прогремел голос, и его слышали, как рассказывали потом, по всему Квиттингу, от Острого мыса до истоков реки Бликэльвен, северной границы квиттов.
Исполинская фигура Тюра утратила очертания, но дух его по-прежнему оставался здесь: тем же жадным пламенем горели постройки, так же звенели клинки и кричали умирающие, и в этих звуках снова слышались грозные пророчества бога войны. Держава квиттов погибла, разбитая вдребезги, и море слизало кровь с песка. И стояла на вершине Престола Закона торжествующая Хель, подняв руки к небесам и выкрикивая губительные заклятья.
Эрнольв ярл дольше других смотрел в небо. В Одноруком Асе он увидел самого себя. Дух воинственного и мстительного бога влил в его кровь новую силу и безграничную жажду убивать, но человек в нем боялся этого духа. Каждый воин служит ему своей жизнью и смертью, но взглянуть в его жестокие глаза, увидеть его истинный облик слишком страшно. Эрнольв стоял неподвижно, с усилием одолевая самого себя. Меч казался тяжелым, слишком тяжелым именно потому, что его могущество не знало пределов.
