– Дальше я пойду один, – сказал Торбранд, когда его товарищи проснулись. – Так хочет моя судьба. Во сне она подала мне знак. Если моя судьба добра, я справлюсь без помощников, а если нет – никто не должен гибнуть со мной. Идите к Совьему перевалу. А я пойду искать свою судьбу.
Никто из четверых не спорил. Торбранд случайно поймал взгляд Хаграда. Парень смотрел на него, как на мертвого. За ночь лицо конунга осунулось, нос стал казаться еще длиннее, тени под глазами потемнели, тонкие губы побледнели, и даже кожа стала какой-то затененной. За одну ночь Медный Лес наложил на него знак своей власти, и четверо хирдманов ощутили своего вождя каким-то чужим, даже чуждым существом. С этой ночи для него началась другая битва, невидимая, и в ней конунг стоял с судьбой один на один. Странный взгляд не удивил и не задел его: люди и все с ними связанное разом отошло далеко-далеко и уже не имело значения.
Невидимая, но близко ходившая судьба звала Торбранда сотней тонких, тихих, как шепот сквозь сон, голосов. Крадучись, они выползали из-под каждого камня, слетали с каждой ветки и опутывали его незримой паутиной. Никогда раньше Торбранд конунг не отличался способностями, хоть сколько-нибудь похожими на ясновидение. Но сейчас Медный Лес понемногу подчинял его своей власти, втягивал в себя и говорил все более открыто и прямо. Медный Лес выбрал того, кто был ему нужен, а остальных даже не замечал.
Пути разошлись: четыре хирдмана повернули на северо-запад, а Торбранд конунг один направился прямо на север. Именно туда звал тайный голос, и он, человек, слышал его так же ясно, как серые гуси слышат голос северных озер, который весной зовет их на родину. С легким мешком, луком за спиной и мечом у пояса, Торбранд спустился с горы и вскоре пропал меж елей.
– За конунгом ночью приходила его фюльгья, – шептал Бранд то Арнгриму, то Хаграду. – Мы ее не видели, а он видел. Может, даже сейчас видит, она идет впереди него.
– Как фюльгья когда-то привела к нам Вильмунда сына Стюрмира, – добавил Рагнар Полосатый, хорошо помнивший тот день два года назад.
– Неужели… неужели пришел его срок? – Хаграду было жутко при мысли, что конунг, столько лет водивший фьяллей в победоносные походы, исчерпал свою удачу. От этой мысли делалось темно и холодно, как если бы погасло солнце.
– Сильные люди одолевают судьбу! – грубовато ободрил его Рагнар. Он-то знал, что ни победы, ни поражения почти никогда не бывают окончательными. – Когда дело дойдет до встречи, еще неизвестно, кто кого возьмет за горло: фюльгья его или он фюльгью.
Арнгрим, Рагнар, Бранд и Хаград долго смотрели в ту сторону, где скрылась высокая, худощавая и до жути одинокая среди деревьев фигура Торбранда. Они думали, не суждено ли им стать последними людьми, кто видел его живым. И не будет ли сага о Торбранде Погубителе Обетов иметь такой туманный, загадочный конец? «И тогда конунг один ушел в Медный Лес, и о том, что с ним там приключилось, ничего не рассказывается…» И каждый, кому придется слушать эту сагу длинными зимними вечерами через сто и двести лет, еще долго будет ворочаться под своим одеялом, мысленно смотреть вслед ушедшему, поглоченному Медным Лесом, и ощущать прохладную пустоту в груди.
Целый день Торбранд шел, не выбирая дороги и не боясь сбиться с пути. Все горы Медного Леса напоминали ему те, что он видел во сне, и каждый миг он ждал, что сейчас впереди возникнет туманная женская фигура. Он не испытывал ни страха за себя, ни тревоги об оставленном, ни неуверенности. Он оторвался от человеческого мира, в котором прожил тридцать семь лет и которым пытался править, и теперь содержание его жизни составляло совсем другое. Он не вспоминал о войне, а если вспоминал, то как о чем-то далеком и постороннем. Квиттов ему больше нечего опасаться. Сейчас у него совсем другой противник – судьба, и он должен одолеть именно ее, чтобы получить право продолжать войну с людьми. Здесь он должен править только собой и отвечать только за себя, но во всей полноте. Здесь его видели насквозь и знали о нем больше, чем он сам, и Торбранд был спокоен, как тот, чей жребий не оставил места сомнению.
