6 августа 1961 года К. И. записывал в дневнике, размышляя о полете космонавта номер 2: "Сейчас, когда я сижу в комнате и пишу эти строки, его, Германа Степановича, мотает в безвоздушном пространстве вокруг этой трагической нелепой планетки – с ее Шекспирами, Львами Толстыми, Чеховыми, Блоками, Шиллерами – и Эйхманами (это нацистский преступник, которого судили в Израиле в те же дни. – И. Л.). Что он чувствует в эту минуту? Меня почему-то томит такая тревога, что я буквально не нахожу себе места. Нашел ли он там, в пустоте, бессмертье или смерть?"
Некоторые из статей К. И., посвященных первым космическим полетам, были опубликованы в органе Союза писателей, газете «Литература и жизнь», которая очень скоро напала на Чуковского по самому неожиданному поводу.
Все началось из-за одной из статей Корнея Ивановича о языке. Опубликованная «Литературной газетой» 12 августа 1961 года, она называлась «Нечто о лабуде». Чуковский в ней бранил отвратительный жаргон, на котором изъясняется юношество («фуфло, потрясно, шмакодявка, хахатура, шикара»), и говорил о том, что жаргон этот является свидетельством душевной скудости. Но затем удивлял читателя, неожиданно поворачивая чуть не на 180 градусов и защищая тех, кто говорит этим варварским языком: «Изрядная доля людоедских словечек создана, так сказать, в противовес той лакированной, слащаво-фальшивой, ханжески-благонамеренной речи, которую разные человеки в футлярах все еще продолжают культивировать в школе». Школьники говорят на этом безобразном языке, убеждал Чуковский, потому, что не могут уже слышать обо всех этих «типичных представителях» и «наличии реалистических черт». И далеко не всегда вульгарность выражений свидетельствует о душевной грубости. В качестве примера К. И. приводил героев недавно опубликованного в «Юности» и сильно нашумевшего романа Василия Аксенова «Звездный билет», которые изъясняются на самом свирепом жаргоне, но при этом оказываются «милыми, жизнестойкими и, пожалуй, одухотворенными юношами».
Надо сказать, что именно жаргонизмы в этом романе вызвали самую бешеную волну критики. Станислав Рассадин писал в статье «Искусство быть собой»: «Несметное число статей было посвящено злосчастному „Звездному билету“ В. Аксенова, и почти все критики яростно протестовали против жаргонизмов, даже не пытаясь разобраться, имели ли они в романе художественную функцию, а заградительно выставляя вперед жесткие критические ладони. Кажется, только один голос прозвучал тогда спокойно и трезво – голос восьмидесятилетнего Чуковского».
Чуковский – один из всех – не обличал, а защищал школьников, которые «в огромном своем большинстве… благороднее, лучше, умнее тех людоедских словечек, которыми они щеголяют теперь, подчиняясь всемогущему стадному чувству». Но обвинял школу в том, что она не воспитывает в детях любви к языку и литературе, а кормит их несъедобными, картонными «планами показа».
Пожалуй, ничего особенного бы в этом выступлении не было: хранить чистоту русского языка кто только ни призывал. Но Чуковский защищал «Звездный билет» – произведение отнюдь не враждебное советской власти, а просто несоветское. И нападал на школу: вроде бы за канцелярский способ преподавания литературы – но каждому было понятно, что мишень его – вовсе не только «человеки в футлярах» и «типичные представители», а вся система понимания и преподавания литературы только как «способа отображения действительности в ее революционном развитии» и «фактора идейного воспитания». А это уже было сродни святотатству.
Поэтому уже 23 августа газета «Литература и жизнь», называемая среди литераторов «ЛиЖи» за свою специфическую общественную позицию, вышла с целой полосой откликов на статью Чуковского. Отклики были очень грозные – настолько, насколько авторы могли себе позволить лягать Чуковского – уже не всегдашнего литературного изгоя, а «старейшего писателя», орденоносца и признанного классика; к тому же – своего недавнего автора!
Больше всего обиделись учителя (или за них обиделись нужные люди и обеспечили подписи). И. Моцарев, заслуженный учитель школы РСФСР, в статье с характерным названием «Никакого оправдания» писал: "Не будем спорить: может быть, К. Чуковский и встречал таких педагогов, которые культивируют (даже на уроках литературы!) «лакированную, слащаво-фальшивую, ханжески-благонамеренную речь» (какая, однако, убийственная характеристика!). В огромной семье наших советских учителей, возможно, найдутся и такие. Но подавляющая масса наших учителей-словесников (далее автор постепенно возвышает голос, пока не доходит до уровня первомайского радиовещания.
