Мара торговал дисками в музыкальном магазине и в целом, конечно, не попадал в категорию обеспеченных граждан. То есть не попадал настолько, что поначалу казалось странным, что у него всегда имеется «дурь». Сперва мы думали, что он дилер, но все оказалось не так. Мара не торговал. Никогда. Мало того, его мировоззрение (этакий слепок европейской философии и галлюциногенных просветлений Кастанеды) не позволяло ему опускаться до торговли «инструментами знания» — это его определение.
— Истинное знание невозможно ни купить, ни продать, — так он пояснял свою позицию.
— Ты гностик? — спросил я как-то его, довольный возможностью похвастаться знанием мудреного слова.
Он задумался на секунду, ответил:
— Не вполне. Гностики считают, что истинное знание невозможно передать кому ни попадя. То есть, чтобы его получить, нужно быть избранным. В противном случае никакими духовными практиками его не заграбастать. В этом что-то есть, я не спорю. Впрочем, как и в любой философии: там всегда что-то есть и чего-то не хватает. Как правило, не хватает самого главного… А насчет гностиков — думаю, они были не совсем правы. Я-то как раз считаю, что с помощью кое-чего знание заполучить возможно. Тут я с Кастанедой согласен. Если тебя ломает сидеть в позе лотоса двадцать лет кряду, то можно попытаться расколупать энергетический канал в темечке с помощью специальных инструментов. К тому же, парень, природа нас щедро этими инструментами снабжает, неспроста же она так делает, а?
Поэтому Мара «дурью» не торговал. Но — будучи неторгующим из идейных соображений, с осторожностью и пониманием относящийся к всевозможным «акселераторам прозрения», Мара становился идеальным кандидатом на должность начальника камеры хранения. Короче, Мара был банкиром, а его квартира — банком. Все его знакомые держали свои «депозиты» в его хранилище. Причем за это незаконное дело Мара опять же денег не требовал, но имел негласное право изымать некоторую часть «дури» для личного пользования. Вот этим правом он со спокойной совестью и пользовался, а заодно и окружающих угощал, если они того заслуживали.
По тем же самым соображениям Мара категорически отказывался иметь дело с амфетаминами, крэком, героином и их производными. К тяжелым наркотикам и сильным стимуляторам Мара относился крайне отрицательно, потому что «они никакого высшего знания дать не могли и существовали всецело ради свинячьего удовольствия» — такая у него была позиция. «Торчков» Мара считал вымирающим видом, неверным витком эволюции. Но при этом Мара относился к ним скорее с сожалением, с какой-то христианской терпимостью. Мара вообще был человеком добрым. Я бы даже сказал — фундаментально добрым.
— Они слабы и несчастны, — так он комментировал свое отношение к проблеме наркомании. — Потому что захлебнулись в навязанном им культе гедонизма как величайшем благе, которого только может достичь человек. А это губительная иллюзия, потому что гедонизм — это демон, требующий беспрекословного подчинения. Если ты постоянно поощряешь в себе тягу к удовольствиям, будь уверен — ты на пути к полной деградации.
Мара жил один. В наших студенческих кругах ходили слухи, что родители Мары погибли в автокатастрофе, когда ему было лет пятнадцать, но внести в эту тему ясность с помощью прямого вопроса никто не решался. Потому что, если они действительно погибли, кто знает, какие шрамы души скрывались под футболкой с изображением накуренного Боба Марли. Сам же Мара о своих предках никогда не заикался. Зато было известно, что за полторы сотни километров от нашего города, в какой-то забытой богом деревне проживала его бабушка, которую он ездил иногда навестить.
С женской половиной человечества Мара общался охотно, но без страсти. Так, одно время он появлялся на людях в компании молоденькой смуглой татарочки, довольно симпатичной немногословной особы, большой любительницы гашишного аромата. Следующая пассия Мары, стройненькая брюнетка с точеным личиком и подслеповатыми глазками, — студентка, постигавшая премудрости органической химии в политехническом институте. Очевидцы утверждали, что список любовных историй Мары на цифре «два» не заканчивался. Но ни одна из женщин Мары на ПМЖ в его квартиру так и не перебралась. Возможно, девушек пугала перспектива до конца своих дней слушать монологи о сущном.
