СЕСТРА: Нет такого закона, который бы вынудил тебя выйти за него замуж.
МОЛЛИ: Закона?
СЕСТРА: Никакого официального закона. И никаких поощрений за длительное замужество.
МОЛЛИ: Но когда я смотрю в его глаза... в его голубые глаза с золотыми искорками... Это невозможно описать.
СЕСТРА: Я знаю, о чем ты.
МОЛЛИ: Ты такая целомудренная. Мне трудно...
СЕСТРА: Ты бы удивилась, узнав, какие мысли порой мне приходят в голову.
МОЛЛИ: Почему же? Ты когда-нибудь была влюблена, Сестрица?
СЕСТРА: Да.
МОЛЛИ: О, моя милая. Я так рада. Он из Сесайти-Сити?
СЕСТРА: Нет.
МОЛЛИ: Из Атланты?
СЕСТРА: Нет, не из Атланты.
МОЛЛИ: А откуда?
СЕСТРА: Моя любовь живет в дальних краях...
МОЛЛИ: Он иностранец? Что же говорит по этому поводу Мамаша Лавджой?
СЕСТРА: Она ничего не знает. Это не один человек, их много.
МОЛЛИ: Много иностранцев? Ах, Сестрица, поездка утомила тебя. У нас ты отдохнешь.
СЕСТРА: Предметы моей любви не существуют для остальных. Но для меня они реальны.
МОЛЛИ: Вымышленные друзья?
СЕСТРА: Вот, например, один из них, который долго был со мной. Его зовут Анжело. Он живет за границей, и мы любим друг друга как муж и жена. Это шокирует тебя, Молли?
МОЛЛИ: Нет, дорогая.
СЕСТРА: Потом у меня был любовник по имени Рокко, он умер от чего-то ужасного, и я тоже. Мы умирали очень долго. Ночи сменялись как главы в романе. Это было ужасно, но как всегда в таких грезах, в этом было свое очарование, ведь мы смертельно любили друг друга. А если оба любят очень сильно, даже смерть романтична, если умирают вместе.
МОЛЛИ: Твои любовники существуют лишь в грезах, но они служат тебе утешением. Как мне Джон.
СЕСТРА: Джон? Тот, что чинит дверь? Постоялец из флигеля?
МОЛЛИ: Джон Такер. Прекрасное имя! Он влюблен в меня.
СЕСТРА: Не причиняй ему боль, Молли.
МОЛЛИ: Да я скоре отрежу себе уши, выколю глаза, вырву язык, чем сделаю это.
СЕСТРА: Благодарю тебя, Молли. Ты клянешься как ребенок.
МОЛЛИ: Он влюблен в меня, и я не могу сделать ему больно.
Спускается Мамаша Лавджой, одетая как Сестрица, и в папильотках.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Молли, есть тут английская соль или касторка?
МОЛЛИ: В кухне на полке. Я принесу.
Выходит.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Ужасный переезд. А еда в этих северных поездах! Когда я проснулась, я услышала разговор. Ничто не раздражает меня больше, чем голоса в доме, из которых ничего не разобрать. Я счастлива только в центре событий.
СЕСТРА: Ну вот, ты здесь
МОЛЛИ (возвращаясь): Сестрица сказала мне, что завтра возвращается Филипп.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Лорина Лавджой, разве тебе не известно, что я сама привыкла сообщать важные новости?
МОЛЛИ: Филипп действительно в состоянии уехать из санатория?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Он мечтает вырваться оттуда.
МОЛЛИ: Он здоров?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Ты нужна Филиппу, Молли, он хочет снова на тебе жениться.
МОЛЛИ: Не думаю, чтобы это вас радовало.
МАМА ЛАВДЖОЙ: В первый раз меня чуть не хватил удар. Во второй - было горько, но я покорилась. А теперь я - за. Экономия и здравый смысл.
МОЛЛИ: Экономия?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Санаторий, милая девочка, обходится в тысячу шестьсот долларов в месяц.
СЕСТРА: Но у тебя есть деньги, которые оставил дядя Вилли.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Да, удивительное завещание. Замечательное завещание. Я ему - седьмая вода на киселе, и вдруг - главная наследница. Замечательное завещание и такая неожиданность для всех. Тот случай, когда в тихом омуте черти водятся.
СЕСТРА: Ну, не такой уж дядя Вилли был тихий.
МАМА ЛАВДЖОЙ: У него была локомоторная атаксия. Это старинная болезнь, которая бывает у аристократов, и никогда у тех, кто имеет дело с акциями, нефтяными скважинами и биржевыми спекуляциями. Его считали немного безответственным, благослови его Боже. Кстати, он оказался у меня нетривиальным путем.
МОЛЛИ: Нетривиальным?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Вечером, как раз перед ужином, когда повсюду стоял запах репы, Дядя Вилли зашел с парадного крыльца и уселся в качалку. ""Офелия, - сказал он, - я пришел в этот дом и намерен здесь остаться". Раскачиваясь, принюхиваясь, слушая. "Я пришел в этот дом и намерен здесь остаться". Невероятно! А потом вроде бы как пошутил: "А кроме овощей найдется что-нибудь на ужин?"
