— Да.
— Итак, до скорого… — сказал он и положил трубку.
Лицо герра Шербаума, который также положил свою трубку, было безучастным. В каждом его движении чувствовалась собранность, сдержанность. Он ничем не выдавал своего отношения к происходящему — ни когда шел от стола до дверей, ни когда сказал мне:
— Прошу вас следовать за мной, фрау Этьен.
Он обогнул стол и пошел по направлению к двери. Наверное, он социал-демократ или активист рабочего профсоюза, потому что он сделал ударение на фрау Этьен, отделяя себя таким образом от «почтенной фрау», представительницы буржуазии.
Возможно, я ошибаюсь, и это не проявление его мировоззрения, а следование регламенту, принятому в полиции. Наверняка, есть служебная инструкция для служащих, содержащая указание, как надо обращаться к преступникам. Убийцам и прочим совершившим тяжелые преступления не говорят, конечно, «почтенная фрау». Противоестественно даже просто «фрау». «Этьен» — так, наверное, им всем больше было бы по вкусу. «Живее, Этьен, вперед!» или что-нибудь в этом роде… Однако моя фантазия может меня далеко завести. Я должна взять себя под контроль и выглядеть озабоченной деловой женщиной — только озабоченной и только деловой, насколько это возможно.
Мы подходим к двери, молодой служащий ее отворяет и проходит вперед, старший — Шербаум — следует за мной на некотором расстоянии.
Я кивнула директору, вежливо улыбнувшись, хотя совсем не хотела этого делать.
— Я должна оплатить свой разговор, — сказала я, остановившись и копаясь в сумочке.
— Нет-нет. Прошу вас. Все в порядке. Благодарю, почтенная фрау, — сказал директор, отдав поклон. Словно выпадая из привычной оболочки, он наклонился вперед — холеные белые пальцы с перстнем сплелись на уровне груди, волосы на макушке раздвинулись: розовое пробилось через белое.
— Прошу! — сказал Шербаум.
Элегантная девушка из приемной положила свои пальчики с лакированными красными ногтями на клавиши пишущей машинки и уставилась на меня с нескрываемым любопытством. Оберкельнер, наверное, уже доложил ей, что случилось. Интересно, что они сегодня вечером скажут своим домашним:
«…ее видели, совсем близко. Она выглядела… знаешь, как она выглядела! Один взгляд чего стоит: меня обдало могильным холодом!»
Или:
«…совсем близко. Я никогда не признал бы в ней убийцу — ее внешность вполне благопристойна. Так обманывать!»
К моему удивлению, мои спутники повели меня не к большой вертящейся двери, которая служит для выхода из отеля, а к той, которая ведет наверх — в номера, к лестнице и лифту.
Словно предваряя вопрос, молодой служащий повернулся ко мне:
— Мы хотим забрать ваш багаж, конечно, в вашем присутствии, фрау Этьен, — сказал он тихо.
Что бы это значило?
Мальчик-лифтер отходит в сторону. Молодой служащий проходит в лифт впереди меня. Снова они заботятся о том, чтобы один был спереди, другой — сзади, дабы полностью исключить возможность побега…
Побега? Почему я должна бежать? Куда? Все равно ведь рано или поздно будет доказано, что я не убивала Курта Кордеса…
«Только бы не попасть в зубчатку» — так говорил Альберт.
— Где машина, Андерсен? — спросил Шербаум своего ассистента.
Андерсен — фамилия молодого человека. Эта фамилия подходит к его внешности, как и его костюм. Он высокий блондин, с искорками в светлых глазах и морщинками под ними, когда смеется.
— Во дворе, герр комиссар.
Молодой человек прекрасно выглядит. Он женат: носит кольцо. Какой-то женщине повезло с мужем. Интересно, кто его жена?
— Третий этаж, пожалуйста, — говорит Андерсен малышу-лифтеру. Лифт медленно поднимается наверх, лифтер открывает дверь. Он выпускает нас наружу.
Мы идем все трое вдоль длинного коридора.
Перед одной комнатой две пары обуви: грубая, большая пара мужских ботинок и босоножки на высоком каблуке.
Уже десять часов.
Через полчаса отходит автобус, который подвозит пассажиров прямо к самолету.
Я арестована. Подозрение в преднамеренном убийстве.
Последние двадцать шагов до моего номера. Меня не оставляет беспокойство: на моем ночном столике лежит в черной кожаной папке письмо, которое Курт Кордес написал Неле.
