На этой протоке посуда не ходит. И пароходы, и баржи, и катера — все по главной протоке, вон за тем островом, ходят. Были бы мы на другом берегу — живо сняли бы нас… Что это ребят-то наших не видать? Невелика штука — хворосту набрать… Не случилось ли чего с ними? Края-то наши еще необжитые, и медведи в тайге, бывает, пошаливают.
Костер трещал, пламя высоко взвивалось кверху. Широкие тяжелые лапы старой ели, покрытые местами серой паутиной, отливали старой бронзой. И все кругом было бронзовое: и полуобнаженные тела людей, и борода Евсея Ивановича, и круглые камни на земле, и густая трава на лужайке.
Было тепло и тихо. Луна давно скрылась, и темнота сторожко стояла кругом стеной, оттесняемая пламенем костра, точно выжидая, когда можно будет надвинуться на кучку людей и поглотить ее.
Евсей Иванович встал, вставил два пальца в рот и пронзительно, по-разбойничьи свистнул, так, что у всех холодок по спине прошел.
Потом он оглушительно бросил в темноту:
— Го-го-го! До-омо-о-ой!
Все прислушались. Скоро, как будто пробиваясь сквозь темноту, донеслись далекие крики и свист.
— Идут, — сказал успокоенно Евсей Иванович, усаживаясь на место.
— А скажите, товарищ Диего, — опять обратился он к бронзоволицему молчаливому человеку, — как это вы после такой раны живы остались? Кто это вас так угостил?
Он показал пальцем на ярко освещенный пламенем костра глубокий и широкий шрам на лице Диего. Шрам шел от правого виска мимо уха, вниз, через челюсть и терялся под нею, уже на шее. Он уродовал лицо Диего, как будто раскрывая свежее кровавое мясо его, и все избегали прямо смотреть на эту часть его лица.
— Это давно… — глухо ответил Диего, — еще в Аргентине…
— Что же это вас — саблей или как? — простодушно допытывался Евсей Иванович. — За революцию небось?
— Нет. Это на производстве… Но эта рана сделала меня революционером.
— Ишь ты! — покачал головой Евсей Иванович. — А по-русски говоришь чисто, как по-родному.
Когда Евсей Иванович в разговоре переходил на «ты», это означало его явное сочувствие и сердечность к собеседнику.
— Я уже пять лет в Советском Союзе, — сказал Диего. — Очень усердно изучал ваш язык… и я очень полюбил его, он теперь мой родной язык.
— Да, — понимающе кивнул головой Евсей Иванович, взяв бороду в кулак, — это ты правильно…
— Как же вы получили эту рану? — спросила Вера. Она лежала у костра на груди, подпирая подбородок обеими руками. Ее серые большие глаза тепло и внимательно смотрели снизу вверх на Диего, и тот не мог удержаться от встречной улыбки.
— Это было семь лет назад, — начал Диего. — Я работал тогда в Аргентине на приливной электростанции в бухте Сен-Хозе… Вы, вероятно, слышали о ней…
По ее образцу в прошлом году окончена постройка электростанции у нас на Мурмане. Я там теперь и работаю…
Из чащи послышались голоса людей, треск сучьев. Возвращалась вторая партия с топливом. Теперь его должно было хватить на весь остаток ночи. Ребята с шумом начали рассаживаться, требовать места и еды. Вера прикрикнула на них:
— Ну, будет вам… утихомирьтесь… Товарищ Диего рассказывает интересную историю.
Скоро наступила тишина, прерываемая иногда лишь тихим погромыхиванием опустошаемых консервных банок.
— Принцип работы приливных станций вам, конечно, известен… — начал Диего.
— Известен, — подтвердил с полным ртом Гаврюшка.
— Не говори за других, — оборвала его Вера, — не все ведь энергетики, как ты… Товарищ Диего, расскажите поподробнее об этой станции. У большинства из нас очень смутное представление о ней.
— Мне все равно придется коснуться некоторых технических деталей, — сказал Диего, — иначе вам трудно будет понять эту историю, которая чуть не окончилась для меня так трагически.
Я попал на эту станцию двадцати трех лет. До того я работал на главной электростанции в городе Розарио помощником машиниста при одной из ее паровых турбин. По вечерам, после тяжелого десятичасового рабочего дня, я слушал лекции в вечернем техникуме. Вопросы гидроэлектротехники меня очень интересовали. Я собирался специализироваться в этой области, мечтал из техникума перейти в университет и сделаться инженером-гидроэлектриком.
