– Дурной погоды? – повторил Клутс, как бы пробудившись от сна.
– Да, самой дурной погоды; еще не было судна, которое бы повстречалось с этим, что мы сейчас видели, и не претерпело бы вскоре после того всяких невзгод и несчастий. Даже самое имя Вандердеккен приносит несчастье, хи! хи!..
Филипп хотел было возразить на этот злобный намек, но язык его не шевелился.
– Что общего имеет с этим имя Вандердеккен? – строго возразил Клаутс.
– Да разве вы не слыхали? Ведь капитан того судна, которое мы сейчас видели, тоже мингер Вандердеккен. Он-то и есть «Летучий Голландец»!
– А почему это вам известно, лоцман? – спросил Хиллебрант.
– Мне известно не только это, но еще и многое другое! Только это долго вам рассказывать, – продолжал Шрифтен, – ну, да теперь я предупредил вас, как того требовал мой долг, о дурной погоде, а остальное уже ваше дело! – И Шрифтен спустился вниз по кормовой лестнице.
– Видит Бог, я еще никогда в жизни не был так смущен и взволнован, как теперь, – сказал Клутс, – и не знаю, ни что думать, ни что сказать. А вы что думаете, Филипп, разве это не было нечто сверхъестественное?
– Мне это кажется несомненным, – подтвердил Филипп.
– Посмотрите, – сказал Хиллебрант, – как эта гряда туч поднялась вверх за эти пять минут! Месяц прорвался сквозь облака, но они сейчас опять поглотят его. А видите вон там, на северо-западе, сверкает молния, гроза идет сюда?!
– Ну, детушки, бороться со стихиями я умею не хуже любого другого и всегда сделаю все что могу. Бури и ветры не напугают меня, но такие предупреждения, как сегодняшнее, признаюсь, мне не по душе. На душе у меня тяжело! Пошлите-ка, Филипп, вниз, за моей бутылочкой шнапса, чтобы прояснились немного мои мысли!
Филипп был рад этому поручению, как удобному случаю уйти к себе; он чувствовал потребность остаться один на несколько минут, чтобы окончательно овладеть собой и собраться с мыслями. Появление корабля-призрака страшно потрясло его не потому, что он до сих пор не верил в его существование, а потому, что быть так близко к этому судну, видеть его своими глазами, то судно, на котором его отец нес свою страшную кару, на котором, несомненно, должна была совершиться и его собственная судьба, невольно произвело на него потрясающее впечатление. И когда он услышал свисток боцмана на корабле-призраке, то, напрягая изо всех свой слух и зрение, старался уловить приказание капитана, услышать голос отца, увидеть хотя бы только очертания фигуры и одежды его отца на палубе таинственного судна.
Отослав юнгу с флягой шнапса наверх к капитану, Филипп поспешил запереться в своей каюте и, зарыв лицо в подушки, долго молился, молился до тех пор, пока к нему не вернулись его обычное спокойствие и решимость. Филипп оставался внизу менее часа времени, но когда он снова вышел на палубу, то был поражен той страшной переменой, которая произошла за это время. Когда он ушел, судно лежало неподвижно с повисшими парусами; месяц, стоявший высоко, во всей своей красе отражался в спокойной поверхности моря. А теперь кругом царил мрак: море вздымалось короткими, острыми волнами, увенчанными пенящимися гребнями. Малый парус был убран, и судно, гонимое ветром, резало волны, быстро несясь вперед. Ветер резкими порывами свирепо рвал паруса, набирая силы, чтобы совершить дело разрушения. Люди еще возились с уборкой парусов, но работали молча, невесело, с угрюмыми лицами. Что им мог сказать Шрифтен, Филипп не знал, но несомненно, что они как будто сторонились его и смотрели на него с нескрываемым недоброжелательством. Ветер с каждой минутой все усиливался.
– Ветер не постоянен, – заметил Хиллебрант. – Трудно сказать, откуда налетит буря: он уже пять раз переменил направление. Все это мне не особенно нравится, Филипп, и я могу сказать вместе с капитаном, что на душе у меня тяжело!
– Я могу сказать про себя то же самое! – промолвил Филипп. – Но все мы во власти Всевышнего, а Бог милосерд…
– Эй, ребята, шевелись веселее! – кричал Клутс. – Что, вы бури не видали, что ли?
Вдруг повернувший ветер ударил прямо в корму и сильно накренил судно на бок, хлынул дождь оглушительным, шумным ливнем, и стало так темно, что люди едва могли видеть друг друга на палубе.
