Корабль дураков - страница 30

— Вы член партии, известный писатель, зачем Вам это нужно? — Прежде всего, я не руководитель. Кроме того, мне ничего не нужно, но Вы обязаны понять, что все идет прахом, империя рушится.

Неужели Вы считаете, что «Саюдис» — выдумка одного человека?

— Я так не думаю, потому и предлагаю.

— Вы еще надеетесь со своими людьми что–то изменить? Побойтесь Бога!

Он вежливо проглотил обвинение, как личное, и снова начал из далека:

— Вы слишком категоричны, у Вас ораторский талант. Один не осторожный шаг может завести людей неведомо куда.

— Я пришел за разрешением на митинг, — ответил я генералу, нас тридцать пять человек, и они решат, кому быть руководителем.

На эти слова он так странно улыбнулся, что мне стало не по себе… Примерно: забавляйся, парень, играй, пока я разрешаю, но не забывайся… А потом изменил направление разговора:

— Ландсбергис более спокойный, интеллигентный, он плохой оратор, говорит невнятно, невзрачен собой… Не думайте, у нас отличная информация и даже некоторые материалы ваших заседаний, — как бы невзначай проговорился генерал.

Ты сам собрал вокруг себя такую помойку, ты и думай, чего с ней добьешься. Я даже заготовил цитату Ленина о том, что ЧК привлекает в свои ряды самые мерзкие элементы общества, но сдержался. Меня охватило уныние. Деятель, занимающий такой важный пост, даже в такое ответственное время сохраняет верность своему порочному правилу и к благородным целям пытается приучить проверенного стукача, а с нормальным человеком не находит общего языка. Ведь это главный порок всей твоей системы! — рвался наружу протест. Ну и бесись, губи «Саюдис» с этим своим Ландсбергисом, только дай разрешение, а там посмотрим… Меня разбирал смех от таких генеральских замыслов, но как я тогда ошибался! Ведь в действительности подобранный генералом человек наилучшим образом выполнил его задачу!

Потом мы вспомнили о совместной учебе в каунасской 4–й мужской гимназии. Он был пионером, я — комсомольцем и даже у него вожатым. После такого лирического отступления Эйсмунтас набрал по телефону трехзначный номер 420. У меня неплохая зрительная память, поэтому я понял, что он звонит Шепетису.

— Они согласны провести митинг в парке Вингис, а не на площади, Гедиминаса. Мы не возражаем. Второй вопрос решайте сами.

Я обрадовался, что все так хорошо получилось, поэтому не обратил внимания на «второй вопрос». Где–то в подсознании щемило предчувствие опасности: почему генерал выбрал Ландсбергиса, ведь среди нас так много порядочных и умных людей?

Возвратившись к Шепетису, я снова услышал ту же песню. Старательно закрыв двери и осмотревшись в своем кабинете, вождь идеологии начал словами Эйсмунтаса:

— Зачем тебе это нужно?.. Есть люди поспокойнее… Интеллигентнее…

Это было оскорбительно.

— Интеллигентнее тем, что при еде осыпает бороду крошками и чавкает на всю комнату?

— Кончай упрямиться, ведь не хуже меня все понимаешь. Помнишь, как ты отказывался ехать с ним в Индию? А что изменилось? Ничего.

Это наш, проверенный человек.

— А я уже и не наш? — Мы всегда разговаривали очень фамильярно. — Не берите человека с помойки Эйсмунтаса, влипнем все.

— Как в Индии? — съязвил он.

Был такой случай, когда мне предлагали возглавить делегацию, а я не согласился:

— С Ландсбергисом не поеду, тем более, не буду им руководить.

Вместо меня руководителем назначили инструктора ЦК Альфредаса Сербентавичюса, очень аккуратного, веселого человека, который в Калькутте меня предупредил:

— Ты не очень расшвыривайся своими долларами. Мне все докладывают.

— Мои доллары легальные, я получил их за свои произведения, а тому копателю скажи, что я найду способ его утихомирить.

Такой случай мне подвернулся очень скоро. Возвращаясь домой, профессор накупил несколько сотен флаконов с мумиё и растискал их по чемоданам делегатов. Я оказать такую курьерскую помощь отказался:

— Эугения Шимкунайте доказала, что это чудодейственное мумиё сферментировавшееся говно летучих мышей.

Я говорил нарочито грубо.

— Ну и что? На наши деньги один флакончик здесь стоит З6 копеек, а в Вильнюсе — 60 рублей. Тебе вся поездка окупится.