По их мнению, величайшее преступление поэта состоит в том, что он «умел угождать любой власти». Оказывается, даже чиновники во все времена его читали или хотели его оседлать ради собственной выгоды, а поэт против этого не возражал. Но он не возражает властям и сейчас, только изредка вежливо ужалит. Какая чепуха! История пестрит подобными фактами, начиная с великого Гёте и кончая превозносимым до небес Б. Бразджёнисом, когда творец идет на любые компромиссы во имя своего творчества, которое ценит выше собственной личности. Это его святое право — творить для народа и оставаться с народом, кто бы им ни правил. Все творчество Юстинаса свидетельствует, что в этом процессе во главе угла не он сам, а сказанное им слово.
Гению ни к чему всходить на костер, сложенный каким–то политиком или графоманом. Ненужная жертва — это самоубийство. Талантливое слово — не спичка, а осознанная необходимость служить униженным и оскорбленным людям сегодня, сейчас, пока они еще живы, пока нуждаются в духовной поддержке в период попрания моральных устоев. Потому и слово поэта всегда остается живым. Если не будет возможности его прочитать, его будут петь или передавать устно из поколения в поколение. Только такая обоюдная любовь поможет нам остаться литовцами.
Об этом уже кричат похудевшие литературные журналы, непроданные книги, изнасилованный литовский язык. Предавшие свой народ поводыри или загонщики перестают быть нужными людям. Нет, только подумать — «не читающая нация»! А может быть, наоборот? Она стала более осторожной, взыскательной и сегодня уже отвергает пропахший американизмом кич?..
Директор государственного лесопитомника:
— Уважаемый председатель, наведите порядок: раньше мы за одного поросенка получали несколько бочек смазочных масел, а сейчас и за пять не выбиваем одной.
Председатель ВС Ландсбергис
— Я не понял вопроса: для чего поросятам нужна смазка?
Вот бы ввести такой порядок, мечтал я в дневнике, чтобы добрые дела люди совершали без свидетелей, а дурные — у всех на глазах, тогда бы что–то изменилось. К сожалению, у нас все шло наоборот. Чекисты Эйсмонтаса и облепившие их перевертыши в «Саюдисе» постепенно брали верх. Мне надоело это бесцельное переливание слов из пустого в порожнее, поэтому я начал разъезжать по районам и создавать группы поддержки «Саюдиса», но однажды неожиданно около меня появился А. Юозайтис. Это было в Алитусе.
— Помощь не требуется? — Он представил мне жену, детей.
— Пока что справляюсь один. А ты что — ревизия?
Арвидас иронично ухмыльнулся и все обратил в шутку:
— Конечно, ты наплодишь эти группы, ты и будешь ими руководить. — Наша истина — ложь, и наша ложь — истина, — пошутил и я. — Масонов цитируете?
— Нет, Озоласа. Может, уже договорились, кто меня будет проверять в Расейняй?
— Не знаю. — Он старался казаться веселым, беззаботным, но через некоторое время между нами образовался забор из очень модных в ту пору фраз: как во всем цивилизованном мире, в странах подлинной демократии, мировая практика показывает… От этого сделал ось как–то зябко, неуютно, появилась излишняя напряженность, отвращение.
Такая книжная мудрость и сегодня в Литве пользуется известным спросом, МЫ к этому привыкли и не обращаем внимания, но, оказывается, важнее не сама банальность, а кто ее произносит. Я пожал плечами.
ВО время митинга Юозайтис отошел немножко в сторонку, тихо помолился, едва заметно перекрестился и выступил с речью. Я снова был удивлен его откровенным, похожим на шантаж двуличием.
— Умен, начитан, — не остался равнодушным и алитусский ксендз Пранас Рачюнас, — но неприятен. Кроме того, глаза, какие у него глаза!.. Слушай, Витаутас, Юозайтис не болел чем–нибудь?
— Не знаю.
— Ты меня извини, но все в нем не настоящее, как заученное…
Молится, будто выполняет приказ, крестясь, поднимает руку, как к фуражке…
Это наблюдение ксендза опять подтвердил ось, когда Арвидас перед телекамерами принимал причастие из рук Папы Римского. Оба словно фарфоровые. Если долго смотреть, захочется выпить.
Воспользовавшись нашей пассивностью, Терляцкас устроил митинг Лиги свободы Литвы и вторично отметил 23 августа