– Какие фланги, чудак? – прыснула она, смешно кривя пухлые губы. – Напротив складов и была высадка. Пойдем, что ли, а то проход загораживаем. Ты что, ранен? – нахмурилась она, обратив наконец внимание на бурые потеки, что украшали ладони Максима.
– Я? Так, царапина, – ответил он, шагая рядом с ней в полумраке арки. – А вот Ефрем погиб. Осколок…
– Жалко… – Она заметно огорчилась, однако быстро вернула себе бодрый дух. В Еванфии было так много энергии и какого-то светлого начала, что долго кручиниться она не умела. А может быть, ей было радостно оттого, что с Максимом ничего плохого не произошло и повелительница Смерть на этот раз пощадила его. – Слушая, классная у тебя пика. Это кровь на ней, правда? – Она потрогала кусок заточенной арматуры и уважительно покосилась на товарища. – А мне пришлось какими-то камнями из мостовой кидаться. Да и то меня пацаны отогнали, не дали как следует… – Еванфия делилась впечатлениями с явной обидой в голосе. – Не очень-то и надо было! Я возле лестницы была, на парапете, а ты где? Вражеский десант видела! А ты? Я думала, они страшные будут, а вроде ничего парни, некоторые даже симпатичные, только мокрые все как котята.
– Разве? – хмуро пробормотал Максим. – Мне никто не понравился. Правильно про них на рынке говорят. Жестокие и грязные захватчики. К тому же мокрые.
Еванфия искоса взглянула на него, однако промолчала, чему-то улыбнувшись. Во дворе было непривычно тихо, только Мария, как всегда с невозможно прямой спиной и в длинном черном платье, сидела на лавочке рядом с развешанным бельем и мрачно созерцала песочницу с оторванной доской. Это была самая старая женщина в целом дворе, ей недавно стукнуло двадцать семь, и теперь у нее уже не осталось былых радостей – ровесников почти нет, а молодежь не захочет якшаться с такой древней подругой. Ее последний приятель попался на рынке полтора года назад, во время кражи жалкого мерзлого яблока, и был убит торговцем прямо на месте преступления, а детей у Марии не осталось. Все четверо погибли один нелепей другого, и последний – месяц назад, когда заплыл слишком далеко в море и утонул. Сейчас во дворе именно Мария, как самая старшая, принимала все роды.
Молодые мамаши с разномастными колясками, обычно наполняющие двор и его окрестности, как видно, укатили со своими чадами поближе к берегу, чтобы не пропустить самое интересное.
Заметив двоих ребят, Мария оживилась и крикнула Максиму:
– Тебя сестра искала, хотела на пристань позвать!
– Я там и был, – отозвался он, кивнул Еванфии и поспешил проскользнуть мимо старухи в дверь своего парадного. Нашла когда сообщить новость! Ну да ладно, Марии простительно – поговорить ей не с кем, потому что девчонкам с ней скучно.
Квартира Максима находилась на третьем, предпоследнем этаже. Оно и к лучшему, не так заливает во время осенней непогоды и почти не беспокоят толпы гуляющих людей, которые возвращаются с частых праздников в гавани. Ведь от Моховой до порта – всего квартал. Правда, “дорога” – точнее, довольно крутая лестница – тянется между складов Колониального общества, стены у них глухие и кабачков там совсем нет. То ли дело Дворцовая, уж там-то есть где развернуться веселому люду.
Максим тщательно смыл кровь с одежды и рук, не забыл и про кусок арматуры. Обтерев его полотенцем, он затолкал “оружие” в кладовку. В печном шкафу отыскалась корзина с остатками сухих кукурузных лепешек, а за ней кувшин с размазанной по стенкам простоквашей. Максим вздохнул и принялся отскабливать лепешкой стенки кувшина. Тут на лестнице застучали шаги, с улицы также донеслись громкие голоса, явно довольные – народ дружно повалил с войны.
– Ага, – нахмурилась Дуклида, статным силуэтом возникая в дверном проеме. Сильной рукой она сжимала обломок какой-то палки с растрепанным красно-бурым концом. – Питаешься, значит. Где ты был, позволь спросить, когда весь город сражался с дольменцами? – Не дожидаясь ответа, она сбросила с плеча котомку, брякнувшую тяжестью, и ушла в ванную. – И воду всю вылил?
Максим отправился следом за ней. Раздосадованная сестра стояла посреди чугунной лохани и размахивала пустым ковшом, указывая им на мятый чан, подвешенный к стене. В другой руке у нее была пропыленная майка, которую она успела стянуть с себя и небрежно прижимала к груди. На краю лохани лежал ее любимый кухонный нож, вымазанный вражеской кровью. Максиму показалось, что ее живот уже не такой плоский, как раньше – похоже, возраст и однообразная пища дают себя знать.
