Дедушка, придя после проводов эскадры домой, застал Дашу на кухне. Ловкая и быстрая, Даша на обратном пути далеко опередила дедушку. Она ведь и ушла с пристани раньше; а кроме того, дедушка подвигался не спеша и по дороге домой походил еще по базару. Когда дедушка вошел к себе в квартиру, у Даши уже и обед поспевал.
Сняв сюртук, дедушка вынул из жилетного кармана часы, и повесил их на гвоздик, у себя над кроватью. Потом плеснул на лицо водички из ковшика и посидел у ворот на лавочке, пока Даша не кликнула со двора:
— Дедушка Петр Иринеич, на стол собрано! Не мешкай, а то простынет.
К обеду была всякая огородина, вареная и пареная, — борщ из помидоров, перец фаршированный и запеканка из овощей. А на сладкое дедушка разрезал свою дыню.
Дыня была не гладкая, а дольчатая, и кожура у нее была вся в сеточку. Зеленоватая мякоть была сладка, как сахар, и в самом деле пахла свежим ананасом. Жуя дыню, дедушка даже глаза закрывал от удовольствия. И Даше дыня понравилась. Она ела и хвалила дедушкину покупку. Потом Даша ушла домой, а дедушка прилег отдохнуть. Он чувствовал усталость, но заснуть не мог и лежал вытянувшись, с открытыми глазами.
На часах у дедушки было без четверти два, когда он, надев на босу ногу козловые чувяки, вышел в сад.
Сад у дедушки был невелик, а росли там и яблони, и сливы, и миртовые кусты, и тамариски, и кусты желтых осенних крымских роз. Но заветное местечко у дедушки было под большой шелковицей. Там была зеленая садовая скамья и стол перед скамьей, а на столе стояла баночка из-под помады, и были в баночку налиты чернила.
Шелковица была старая и дуплястая. Подойдя к ней, дедушка насторожился, оглянулся… Потом, став ногами на скамью, поднялся на носки и засунул руку в дупло.
Сначала дедушка вытащил из дупла камень зеленого цвета, обглаженный и отполированный морскою волной. Затем из дупла полетела вниз пачка старых газет. А после газет дедушка извлек из дупла на свет божий объемистую тетрадь.
Отдуваясь, дедушка слез со скамьи, положил тетрадь на стол и сам присел к столу.
За этим столом в саду у себя, под этой старой шелковицей, дедушка проводил по многу часов. Он все строчил что-то в своей тетради, время от времени засыпая на несколько минут, убаюканный однообразным треском кузнечиков и разморенный крымским зноем.
Дедушка редко заглядывал теперь в свой сарайчик, где всё больше покрывались ржавчиной и пылью сваленные в углу пружины, шатуны и зубчатые колеса. Что было делать теперь дедушке с этим добром? Ведь прав-то все-таки оказался Павел Степанович Нахимов! Дедушка охотно сознавался в этом. Он даже любил рассказывать, как Павел Степанович, тогда еще совсем молодой лейтенант, проучил его, отца двух взрослых сыновей. Никакое, дескать, перпетуум-мобиле невозможно; все-де это, сказал тогда Павел Степанович, одни мечты.
Но с тех пор как дедушка перестал постукивать молотком в своем сарайчике, у него появилась новая забота. Он завел себе эту толстую тетрадь, переплетенную в синий картон, и на первой странице тетради выписал крупно и четко:
О славном городе Севастополе
записки исторические
и о войнах русско-турецких.
Писаны
Петром Иринеевым
Ананьевым
о разных случаях.
Да не изгладится память
великих дел.
Написав это, дедушка на следующей странице начертил план Севастополя и украсил этот план несколькими видиками примечательных в Севастополе мест: Графской пристани, морской библиотеки, Николаевской батареи и памятника Казарскому. А на самом плане был весь Севастополь: Городская сторона и Северная и Корабельная; а на Корабельной стороне — Корабельная слободка с Широкой улицей и домиком дедушкиным и даже с пирамидальным тополем, который рос тут же, у лавочки подле калитки.
Управившись с этой работой, дедушка стал затем изо дня в день исписывать в своей тетради страницу за страницей. Вот уж скоро кончится тетрадь, и придется тогда дедушке заводить новую… Впрочем, бумага у дедушки давно припасена, надо только с переплетчиком сговориться.
Но сегодня дедушке и не спалось после обеда и не писалось что-то в саду под шелковицей. День-то уж такой необычайный: прогулка к пристани и обратно, и пушечные салюты, и музыка, и «ура»… А ведь годов-то дедушке — полных семьдесят семь лет! Он родился еще тогда, когда на месте Севастополя стояла просто татарская деревушка.
