После ужина их путь лежал в игорный зал. Постоянные посетители не отходили от столов, рулетки бешено крутились, зал кишел разодетой публикой.
Кониатис принялся знакомить Моник с различными вариантами ставок, отпуская реплики насмешливым и отстраненным гоном заядлого игрока.
— Вам нравится? — то и дело спрашивал он.
— О Боже, как здорово! — откликалась она.
Он сунул ей в руку стопку жетонов.
— Я оставлю вас на минутку, — прошептал он. — Летите и ищите собственную траекторию полета. Я повидаюсь с приятелем в баре и через четверть часа снова буду с вами. — И он, сияя, удалился.
Моник захватили капризы белого шарика. В ее игре присутствовали и осторожность, и расчет, но счастье повернулось к ней спиной, и она довольно быстро лишилась всего запаса жетонов.
Смирившись с поражением, она встала из-за стола и не спеша направилась к бару. Ей нравилась атмосфера игорного зала, где голоса крупье и стук шариков проникали во все уголки, вызывая сладостное головокружение.
В баре Кониатис беседовал со смуглым лысым толстяком. Они явно не интересовались выпивкой и были захвачены напряженной беседой. Кониатис, забыв про рюмку, зажатую в кулаке, хмурился и что-то втолковывал собеседнику, стремясь склонить его на свою сторону.
Завидев Моник, остановившуюся в нескольких шагах от них, он сперва растерялся. Но уже через секунду выражение его лица смягчилось, губы растянулись в улыбке, он встал и взял ее за руку.
— Мой друг Хельмут Хекер, — сказал он, представляя лысого господина. — Мадемуазель Фаллэн.
— Здравствуйте, — сдержанно произнесла она и повернулась к Кониатису, — Какая жалость! Я промотала все ваше состояние!
Толстяк, с дерзостью, граничащей с неприличием, изучавший вызывающую фигуру Моник, заявил с ужасающим тевтонским акцентом:
— Удача в любви — неудача в игре. Увы! Погофорки всехда прафы…
Кониатис счел за благо не реагировать на каламбур.
— Виски, сокровище мое? — бесстрастно осведомился он.
— Нет, благодарю. Я, наверное, вернусь в отель, у меня побаливает голова. Буду ждать вас, но не стоит портить из-за меня вечер.
Он взглянул на часы и ответил:
— Десять минут — и я в вашем распоряжении.
Она кивнула, попрощалась с герром Хекером, не протягивая ему руки, и направилась к выходу.
Очутившись у себя, она немедленно проникла в соседнюю комнату и направилась к одному из столиков у изголовья необъятной кровати. Рядом с телефоном белела сложенная вдвое записка, полученная Кониатисом от дежурного.
Текст, уверенно выведенный шариковой ручкой, гласил: «Ганс Гермелинг будет здесь завтра. Он хочет встретиться с вами в 17 часов. Очень рассчитываем на вас. Гошник».
Она прочла записку два-три раза, чтобы она прочно запечатлелась у нее в памяти, после чего вновь сложила листок и вернула его на прежнее место.
Возвратившись к себе, она сняла подаренное Кониатисом колье. Должно быть, оно стоило уйму денег; ни разу в жизни она не держала в руках таких великолепных жемчужин. Несколько секунд она перебирала жемчуг, сама поражаясь удовольствию, извлекаемому из прикосновения к бесценным перламутровым шарикам. «Заслуженное вознаграждение», — подумала она с оттенком горечи.
Она уложила колье в футляр, закурила сигарету и стала раздеваться. Полностью избавившись от одежды и побывав в ванной, она принялась расчесывать волосы, стоя перед зеркалом и с одобрением изучая свое отражение. Собственная нагота показалась Моник безупречной, достойной восхищения и любви.
Удовлетворившись этим волнующим зрелищем, она отложила расческу, вылила на себя добрых полфлакона туалетной воды «Одэ» и взяла с кровати аккуратно приготовленную горничной ночную рубашку. Но войдя в соседнюю комнату, она после недолгих размышлений небрежно бросила невесомое одеяние на кресло и голой нырнула под одеяло.
Полностью расслабившись, она лежала неподвижно, наслаждаясь ощущением комфорта, доставляемым свежими простынями, мягчайшим ложем и тишиной просторной комнаты.
Послышались шаги, и в дверях появился Кониатис. Его лицо выражало смесь досады и возбуждения.
— Надеюсь, вы не сердитесь на меня? — встревоженно спросил он, удостоверившись, что дверь плотно закрыта. — Этот жирный боров Хекер никак меня не отпускал. И наверняка нарочно. Он просто позеленел от зависти.
