— А я-то удивлялся, отчего она такая хмурая! — опечалился Коплан, на которого услышанное произвело тяжелое впечатление. Бедная девочка и вправду не имеет повода расточать улыбки. Не прошлое, а вереница несчастий и разочарований!
— Что ж! — резюмировал Старик тоном завзятого фаталиста. — Думаю, ей не стоит лить слезы. Она молода, красива, наделена железным здоровьем, все при ней, всегда ела досыта, не страдала от жажды… Все не так и плохо.
— И все же! Теперь мне понятно, почему с ее личика не сходит похоронное выражение.
— Возможно, мои теории и не соответствуют духу времени, — парировал Старик, — но я не устаю подмечать, что лучше всего подготовлены к тяготам жизни вовсе не те, кто провел безоблачную юность. Как раз наоборот. Что же до ее угрюмой физиономии…
Он придвинул к себе необъятное досье, раскрыл его, покопался в бумажках и выудил из них конверт:
— Полюбуйтесь, это фотография нашей малышки в шестилетнем возрасте. До драмы, заметьте. И уже такой замкнутый вид!
Коплан взглянул на фотографию. Действительно, с фотографии на него смотрели глаза, полные печали.
— Обстановка в семье, где нет согласия, непосредственно влияет на детский характер, — наставительно произнес Франсис.
— Да, если хотите, — уступил Старик. — Но я все равно считаю, что каждый из нас приходит в мир со своим характером. Посмотрите, вот портрет матери Моник… Не знаю, было ли и ее детство отмечено горечью утрат, но и это лицо безрадостно… А вот папаша за несколько месяцев до драмы… Между прочим, вы с ним похожи.
Удивительнее всего было то, что Старик попал в точку. Коплан оценил его наблюдательность и заметил с улыбкой:
Если профессор Ковенски узнает, что вы избрали крестным для малышки меня, он подскочит на месте, помяните мое слово.
— С чего бы это?
— Он наверняка напророчит нам катастрофу. Обычно девочки-сироты почти автоматически зацикливаются на своих отцах. Иными словами, влюбляются в мужчин, напоминающих отца, с которым их преждевременно разлучила судьба.
— И что теперь? — проворчал Старик, резко захлопнув папку. — Если я стану обращать внимание на такой вздор, мне придется просто-напросто закрыть лавочку. Для меня важнее всего то, что она заметная девушка, владеющая четырьмя языками.
— Как вы представляете себе ее первые шаги?
— Скоро поговорим и об этом. Я нашел для нее кое-что интересное. Небольшое задание, которое подойдет ей, как перчатка: простое, безопасное — и без особых последствий для Службы. Как раз то, что и требуется для обкатки… Я утрясу все это с Руссо. Пока что устраивайтесь в комнате номер 16 и приступайте к изучению досье. Там вас дожидается Фондан.
Коплан приподнял брови.
— Фондан?
— Ну да. Внутренний распорядок требует присутствия свидетеля, разве вы забыли? Ни один сотрудник Службы не может в одиночку знакомиться с конфиденциальным досье другого ее сотрудника. С сегодняшнего утра Моник Фаллэн — наша коллега. Я вызвал вашего заместителя, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев: он заодно войдет в курс дела.
— Отличная идея, — одобрил Коплан, вставая. — И все же мне потребуется несколько дней, чтобы усвоить все это.
— Что именно?
— Мысль, что эта белокурая красавица — на самом деле наша коллега.
— Очень рассчитываю на ваши умственные способности, ибо я намерен задействовать ее с завтрашнего вечера.
Коплан сделал дижение, выдающее полное отсутствие доверия:
— Изволите шутить? Не могу же я за сутки сделать из нее полноценного сотрудника, черт побери!
— Вы сотрясаете воздух, совершенно не зная, что у меня для нее припасено! — возмутился Старик. — Берите досье и марш наверх! Увидимся ближе к шести. Тогда и узнаете, о чем идет речь.
На следующий день, повинуясь вызову Коплана, доставленному рассыльным Службы, Моник явилась в 15.00 на улицу Рейнуар.
— Примите мои поздравления, — встретил ее Коплан дружеской улыбкой. — Вы приходите точно, это великолепно. Женщин, имеющих представление о времени, не так-то легко найти.
— Обожаю точность, — сказала Моник.
Как и накануне, они расположились в креслах гостиной. На Моник был светло-голубой костюм, который каким-то образом подчеркивал все сразу: и ее стройность, и белизну кожи и волос.
