– Ох, нет. – Лика прошмыгнула мимо Паши, плюхнулась в кресло. – Я хочу сейчас все почитать, не дотерплю до дома, а в компе, кажется, батарея разряжена. Я быстро!
Паша пожал плечами:
– По мне – так хоть весь день тут сиди. Я очень рад тебя видеть.
– Тоже рада, – соврала Лика, испытав привычный в таких ситуациях укол совести. Но не рубить же правду-матку, человек расстроится. – Спасибо, что ты меня выручил, я бы…
Закончить фразу она позабыла.
Переписка Вассермана и Костенко касалась такой любопытной темы…
* * *
– Вы к кому? В третью палату? Нет, к Екатерине Некрасовой нельзя, – буркнула медсестра, откладывая журнал. А потом, разглядев Игоря, приосанилась, кокетливо захлопала ресничками. – Вы – муж? Да, тяжело, когда такое с близкими происходит…
– Не муж, – скорее выдохнул, чем сказал, Игорь.
Похороны отца. Это и свои похороны. Так, как раньше, уже не будет.
Все изменилось.
И с этим придется учиться жить.
Потом.
Когда перестанут болеть глаза, горло, голова, живот, все, что только есть в теле. Включая еще не удравшую душу.
Пока же сил просто нет.
– Тогда, наверное, вы друг ее. Видно, что переживаете сильно, – щебетала девушка.
На ее миловидном личике с судорожной быстротой менялись маски.
Настоящее лицо-хамелеон.
Роковая женщина, выразительный взгляд чуть прищуренных глаз; сочувствующая сестра, глубокий вздох, скорбная складочка на переносице; сексуальная хулиганка, язычок облизывает губку.
Последнее Игоря окончательно доконало.
Опасаясь сорваться в двух шагах от причины многолетней фрустрации[29], он стал импровизировать, врать, говорить все, что только в голову придет.
– Я врач-психотерапевт. Мы с Катей пока лично незнакомы, но я знаю ее мужа. Давайте поступим так. Я поговорю с Некрасовой, а потом вы мне оставите свой номер телефона, и я приглашу вас как-нибудь на чашечку кофе.
– Лучше вы мне телефон продиктуйте! – Медсестра деловито отделила от блока листок, схватила ручку. – А то вдруг вы мой номер потеряете, и все такое.
И – новая маска – или не маска? Салют, распускающийся бутон. Радость. Лицо девушки становится почти прекрасным.
Продиктовав свой телефон, Игорь пошел по коридору.
К ней.
Эта встреча представлялась миллион раз. Случайное столкновение тележек в супермаркете, соседние столики в кафе, отдых в одном отеле.
Но чтобы вот так – сначала в кабинете следователя, теперь в больнице…
Хотя… кто ж о таком антураже мечтает, не романтично.
Многократно представляемых счастья, неописуемого восторга, полета – ничего этого при встрече с ней тоже не произошло.
Потому что то, что произошло до их встречи, все выжгло напалмом горя.
Обмен ее на папочкину жизнь. Запросто. Легко. Жаль, что невозможно. Пусть бы она оставалась в мире фантазий, вечной молодости, загорелой кожи и сигаретного дыма. Впрочем, она и теперь очень смуглая. И, как ни странно, время не поцарапало ее лицо, на оливковой коже ни единой морщинки. Наверное, иконы не стареют.
Катя, Екатерина. Ей подходит это имя. Тоненькая, подтянутая. И очень высокая, выше, чем в памяти. Взгляд светло-карих глаз стал жестким – у девочки обозначился характер. Такие волосы обрезала – море же было, волнистое, пепельное. Вот дура адвокатская.
Не видеть бы ее.
Вообще никого бы не видеть.
Контролировать свои слезы и агрессию не получается. Для личной терапии пока не время. Закрыться бы и пережить, привыкнуть к пустоте, к боли.
Почему мы так равнодушны к своим близким? Отмахиваемся от них, как от надоедливых мух, заполняем строчки еженедельника своими делами и чужими проблемами, но никогда – хоть какой-нибудь мелочью, необходимой для родных?
А потом вдруг все – поздно и бессмысленно. Любимому близкому человеку больше ничего уже не надо и никогда не будет надо. В восковом лице и застывшем теле нет жизни. И вот тогда совесть хватает плетку и начинает хлестать. Только хочется, чтобы было еще больнее, до беспамятства. Чтобы забыть о смерти, о своем равнодушии-убийце, обо всем.
Но забыть не получается.
Вопросы, вопросы…
Что произошло с папой? Кто ворвался в его квартиру? Следователь ничего не говорит, хорошо хоть, что не посылает. Вчера сказал, что немца убили, а рядом нашли Катю без сознания.