– А-а-а! Какая холодина!
Гретль посмотрела на Еву, плывущую в кристально чистой, но всегда ледяной воде, и по разогревшейся на солнце коже побежали мурашки.
– Как ты терпишь?! – прокричала она, зябко поводя плечами. – На тебя даже смотреть холодно!
– Мне нужно много сил! Сегодня после ужина опять устроим танцы!
Гретль грустно вздохнула.
Ева отлично танцует, она изящна, неутомима. Смотреть на нее было одним удовольствием. До тех пор, пока в Бергхофе не появился группенфюрер генерал СС Герман Фегеляйн…
Русоволосый, с открытым лицом, белоснежной улыбкой и большими голубыми глазами, он покорил всех дам «Горы»[27], от приветливой простой горничной до ледяной, изысканной, преданной лишь фюреру Магды Геббельс.
Когда Герман приглашает на танец Еву, все усиленно делают вид, что не смотрят на красивую пару. Но на самом деле только тем и занимаются, что изучают ее руку на его плече, его руку на ее талии, их разгоряченные улыбки, не отрывающиеся друг от друга глаза. Когда Герман и Ева кружатся в вальсе, воздух вокруг них начинает дрожать и искриться.
О! Лучше бы они танцевали плохо! У них не было бы повода прикасаться друг к другу!
«Как же он мне нравится, – вздохнула Гретль, разглядывая свои стройные, совсем как у сестры, загорелые ножки. – Почему он выбрал Еву? Она никогда не решится, хотя и видно, что хочет. Да, фюрер якобы говорил: если Ева встретит достойного мужчину, который захочет на ней жениться, то он ее отпустит и пожелает ей счастья. Отпустит, не отпустит – понятия не имею. Но так Ева и уйдет от него! Теперь он стал совсем старый, больной. Не может ничего как мужчина, но Ева каждый день заверяет его в горячей любви. Может, сестра со временем и правда полюбила своего любовника. Я тоже привыкла к фюреру, хотя при первой встрече он показался мне таким старым и несимпатичным! А даже если Ева его уже не любит, если симпатия к Герману стала сильнее прежних чувств, то все равно она Гитлера не оставит. Будет хотеть Фегеляйна, будет мучиться – а не уйдет. Почему, почему же Герман выбрал ее? Мы ведь с ней так похожи, у нас одинаковые глаза, фигуры, рост. Только волосы у меня темные. Может, осветлиться? Красится же в блондинку Магда Геббельс».
– Ты чего такая хмурая? – Ева набросила на плечи розовое махровое полотенце и опустилась рядом. – Ты не заболела? А у меня столько энергии, столько сил!
«Знаю я причины возникновения этой энергии», – мрачно подумала Гретль.
Присутствие сестры стало совсем невыносимым. Точно, точно, от ревности восхищение Евой испарилось…
И Гретль соврала:
– Да голова болит. Пожалуй, вернусь в дом.
– Давай. – Подставив лицо солнцу, Ева довольно зажмурилась. – А я еще поплаваю.
Гретль натянула ситцевое платье, распустила собранные перед тренировкой в пучок волосы, скатала свой коврик.
Все, можно действительно возвращаться.
Вздыхая, она зашагала по вьющейся среди гор тропинке. Но вскоре остановилась, заслышав негромкие глухие звуки. Офицер СС из службы сопровождения не может быть их причиной. Он невидим, неслышим. А это…
Так и есть. Евины скотчтерьеры, Штази и Негус, деловито семенили следом.
– Проголодались? – Гретль невольно улыбнулась. Низенькие черные лохматые собачки с задранными вверх хвостиками выглядели очень комично. – А ваша хозяйка такая неутомимая! Все занимается и занимается. Ладно, идемте, покормлю вас.
Черные вытянутые тельца собак смешно перекатывались при ходьбе.
Гретль смотрела на их упитанные бока, короткие лапки, торчащие хвосты.
И вдруг вспомнила…
Копье Лонгина.
Когда Ева еще была милой, неиспорченной, незазнавшейся сестричкой, делившейся и радостью, и горем, она рассказала все. Как заменила оригинал на копию, как всю ночь молила о свадьбе, а потом спрятала копье под матрасиком в корзинке для собак.
Наверное, оно не настоящее – столько лет прошло, а просьба Евы до сих пор не выполнена.
Или – на все требуется время, и фюрер еще назовет Еву своей женой?
А что, если копье по-прежнему там, в корзинке?!
Надо поискать, попробовать – хуже-то не будет!
Гретль мчалась к резиденции, не чувствуя усталости, рядом, тявкая от удовольствия, неслись Негус и Штази, а на ум уже приходили просьбы к чудесному копью. То есть это была всего одна просьба, только много-много раз повторяемая.
