В Киркьюбё я с детства привык к лодкам, и не без гордости думал, что мы трое с Фарерских островов, мой добрый отец Эйнар Мудрый, конунг и я, будем чувствовать себя уверенно, переправляясь через реку. Во мне шевельнулось нечто вроде презрения и жалости к норвежцам, чувства, о которых я уже почти забыл, живя среди берестеников. Они мужественно вели себя и в горах и в лесах, не хуже нас. Но к лодкам они были непривычны.
Мы с конунгом переправляемся в одной лодке, мы стоим, лодку крутит в потоке, словно корыто, мы сохраняем равновесие, пружиня ноги в коленях. Вода перехлестывает через борт, во мне все ликует, я поворачиваюсь к конунгу, но встречаюсь глазами с одним старым берестеником. Сын Божий и Дева Мария помнят, должно быть, как его звали, он зарос бородой, как старая ель лишайником, и любил похвастаться, что на руках у него кровь не менее, чем полусотни человек, которую он в честь конунга смывает только на Рождество. Но теперь ему страшно. Я смотрю на конунга и смеюсь.
В лодке за нами переправляется мой отец, Эйнар Мудрый, он тоже стоит среди летящей пены и мягко покачивается, пружиня колени. Отец машет нам рукой. Э-эй! Течение подхватывает и несет нас, но мы выравниваем лодку, направляем ее, куда нужно, и противоположный берег стремительно приближается. Тут мы замечаем, что Кольфинн, шумный задира, что плывет в лодке позади нас, тянет за собой на поводке свою лошадь. Он называет ее своей и нежно любит, никто не умеет обращаться с лошадьми так, как он, любая старая кляча интересует его больше, чем молодая женщина. По ночам он спит под брюхом у лошади, и ему там теплее, чем нам на еловых лапах. Кольфинн привязал к уздечке длинную веревку, лошадь плывет за его лодкой, как ялик за кораблем.
Голова лошади то скрывается под водой, то снова выныривает на поверхность, лошадь борется с течением, однако сил у нее хватает и она, похоже, доплывет до берега. Но тут налетает ветер. Лошадь отчаянно ржет, я смотрю на нее, даже грохот воды не может заглушить ее ржание. В одно мгновение течение переворачивает лошадь, ее ноги с большими копытами торчат над водой, как четыре обломленные ветки. Кольфинн, держащий веревку, чуть не падает в воду. Я вижу, как мой отец хватает его за плечо. Кольфинну приходится отпустить веревку. Течение уносит лошадь.
***
Люди в лодках встревожены, гребцы гребут уже не так дружно. Сквозь шум воды слышится мощный голос конунга:
— Гребите! Гребите!
Наша лодка разворачивается кормой к течению, я бросаюсь к веслам, Сверрир тоже, стоя на коленях спиной к носу, он заставляет гребцов дружно работать веслами. Лодку, следующую за нами, несет течением. Кольфинн стоит одной ногой на борту лодки, словно хочет выпрыгнуть и плыть, чтобы спасти лошадь. Отец втаскивает его обратно и бьет. В это время их лодка налетает на какую-то корягу и получает пробоину.
Наша лодка упирается носом в берег. Я выскакиваю в воду, она доходит мне до пояса, за мной конунг, за ним один за другим наши люди, мы вытаскиваем лодку на сушу. Потом бежим по берегу: я поскальзываюсь на камне, падаю в воду и это едва не стоит мне жизни — течение подхватывает меня, я быстро переворачиваюсь на спину и несколькими сильными взмахами снова достигаю берега. И опять бегу по берегу и кричу, кричу, впереди небольшая бухта, кто-то черный встает из воды и, шатаясь, выходит на берег. Это мой добрый отец Эйнар Мудрый.
Подходит и Кольфинн, конунг тоже здесь, он не тратит времени на то, чтобы отчитать Кольфинна за лошадь. Мы бежим дальше по берегу, и одного за другим находим наших людей, им всем удалось выбраться на берег. Лошади Кольфинна не видно. Не видно и Рэйольва из Рэ, рожечника, который был в одной лодке с Кольфинном.
До наступления темноты мы ходим по берегу и кричим, но Рэйольва нигде нет. В темноте искать бесполезно, и мы собираемся к тому месту, где переправлялись через реку. Кормилец уже развел огонь. Остававшееся у него мясо он изжарил и разделил на маленькие кусочки. Конунгу он вежливо протягивает два куска, но тот с гневом берет один.
Один человек, похоже, уже покинул нас. Это Рэйольв из Рэ, его, оставшегося в живых после сражении при Рэ, унесла шведская река, и сейчас, ночью, он отправился в чистилище, что, быть может, не окажется для него слишком большой мукой. Он был молодой, приветливый, веселый и добрый, умней, чем можно было подумать, глядя на его лицо, и никто не умел извлекать из рожка такие красивые и сильные звуки, как он.
