Наум Аронович пригласил «гостей» пройти в гостиную, а сам отлучился на минутку, чтобы привести себя в порядок.
Вошел он через несколько минут с несколькими толстыми книгами в руках и уже без халата. Предложил гостям выпить, те отказались, Нёма не стал настаивать, принял позу внимательно слушающего.
Турецкий коротко рассказал, в чем заключается нужда, сообщил о той хорошей характеристике, которую дал работе Финкеля покойный ныне Кочерга…
— Вам, Наум Аронович, такая фамилия известна?
Финкель на минутку сморщил свой великолепный, словно полированный, лоб большого мыслителя и кивнул. Но при этом, на всякий случай, раскрыл один из гроссбухов и повел пальцем по страницам.
— Да, конечно, помню. Вот он тут у меня. Так от чего, вы сказали, он приказал долго жить?
Турецкий поднял обе ладони кверху и покачал головой из стороны в сторону.
— А отчего могут умирать люди, так или иначе связанные с бизнесом?
— Понимаю, — сочувственно покивал Финкель.
Турецкий взял из рук Дениса целлофановый пакет с куском челюсти и протянул его дантисту. Тот принял сверточек, взглянул на него и, отложив в сторону, вышел из комнаты.
— На одну минуту, прошу прощения, господа.
Вернулся с тонкими резиновыми перчатками, которые тут же ловко натянул на руки. Только после этого вынул из пакета вещественное доказательство и начал его внимательно рассматривать. Он вертел челюсть, разглядывая ее со всех сторон, подошел к окну, чтоб было больше света, взял из стеклянной горки большую лупу и стал изучать ему одному ведомые детали. Наконец положил лупу на место, вещдок сунул обратно в пакет, снял перчатки и небрежно швырнул их в пустой цветочный вазон, заменявший, видимо, ему обычную урну.
— Это моя работа, — сказал наконец. — Но надо вспомнить, кому я ее делал, как я понимаю?..
— Вот именно, — буркнул Турецкий, имея в виду владельца этой челюсти.
Финкель драматично вскинул брови, пожал плечами и вздохнул:
— Давайте будем смотреть… Вы не можете сказать мне, хотя бы примерно, когда я мог этого клиента видеть?.. Понятно, — отреагировал на неопределенный жест Турецкого.
— Возможно… впрочем, я далеко не уверен, что фамилия вашего клиента — Рослов. Но это лишь мое личное предположение, не больше, — сказал Саша.
— О! А это уже что-то! Сейчас! — словно обрадовался Финкель и стал быстро листать свои книги. — Рослов… Значит, русский… Так, не эмигрант?
— Нет.
— Уже лучше… Есть, вот, — Наум Аронович толстым ногтем резко подчеркнул строчку записи. — Читаю: Рослов Владимир Захарович, а что мы ему делали? Так, коронки двух зубов нижней челюсти… Там еще был искусственный зуб московского производства. С ним пришлось повозиться, да… И было это, одну минуточку, в феврале сего года, а если быть точным, двенадцатого числа. Это было воскресенье, и я обычно в этот день не работаю, но… этот молодой человек сильно торопился. И я пошел навстречу.
— Молодой, вы сказали? — насторожился Турецкий.
— Ну как вам ответить… Это мы с вами, извините, можем только мечтать так сказать про себя. Или подумать… Впрочем, вот — ему тридцать четыре года… было…
— Ну что ж, — вздохнул Турецкий. — Благодарю вас, Наум Аронович, за помощь следствию. Но теперь нам надо все сказанное соответствующим образом отразить в протоколе допроса свидетеля и, как вы понимаете, заверить изложенное вашими подписями. Приступим, если вы не возражаете…
— Господин Финкель, — сказал, прощаясь, Ханс Юнге, до сей поры лишь молча наблюдавший и только слушавший диалог Турецкого с дантистом, — я хотел бы вас предупредить, что наша беседа не должна выйти за пределы вашего дома. Это прежде всего в ваших собственных интересах. Если все же найдутся люди, которые захотят задать вам вопросы о причине нашего приезда, можете ответить, что полицию интересовали некоторые аспекты вашей практики, в частности, страховки ваших клиентов и тому подобное. Но разобравшись, мы ничего не нашли… — Юнге вдруг почти неприметно улыбнулся: — Я полагаю, и не могли найти, не правда ли, господин Финкель?
Нёма, надо отдать ему должное, и глазом не моргнул. Хорошая выдержка, подумал Турецкий.
— Разумеется, господа, — опустил он глаза, — и я всегда к вашим услугам…