Все живое умеет маскироваться и друг дружку надувать. Теперь бабочки расположились в прихожей. На мебели, на стенах и потолке. Но не как попало, а в строгом соответствии с ранжиром. Вокруг каждой заметной особи пристроилось несколько мелких подхалимчиков. Заметные особи, в свою очередь, базировались неподалеку от вождей -- немногочисленных бабочек-гигантов, которые серыми пятнами обозначали узлы наметившейся крупноячеистой сети, регулярного узора, напомнившего Богуну срез живой ткани под сильным увеличением. Он пожал плечами: шизунец продолжался. Это, по-видимому, совершенно неизбежно в его положении. Неприятно, конечно… Замерев, всматривался он в шевеление на стенах и потолке. Самцы и самки, -- решил он вдруг. Те, что сидят и размышляют, самцы; а которые локтями работают -- самочки… или наоборот. Но наоборот -- это вряд ли! -- возмутилась его мужская суть. Сразу видно: центральные сидят где нужно и о деле думают; а эти, мелкота, язычками чешут, друг дружку подкусывают, совсем как в жизни… Мысль эта, ввиду недосыпа, показалась ему глубокой и в чем-то коренной. Он пришел в восторг от неожиданного выявления столь общего признака, разделяющего "инь" и "ян", и немедленно распространил идею на другие объекты мироздания. Действительно: неподвижные, как аксакалы, ядра атомов, а вокруг -- взаимодействующие облака контактных силовых полей, сонм отталкивающих друг друга частичек. На гарем смахивает. Или -- солнце, крепко держащее в гравитационной узде подчиненные планеты. Опять гарем, надо же! Словом, повсюду дуализм и противоположность полов. Везде явная диспропорция, даже у бабочек этих странных. Одни мы с тобою что-то слишком уж замоногамились, -- сказал он своему отражению в зеркале. Отражение кисло усмехнулось и солидарно подмигнуло ему.
– - Несправедливость! -- сообщил он двойнику. -- Нужно учится у природы. Раскрепощаться нужно.
– - Это исправимо, -- согласились стены. -- При надлежащем тонусе, в отсутствие противопоказаний…
– - Исправимо? в отсутствие?.. Ах вы балаболки! Учить меня вздумали!
Решительно взмахнув полотенцем, Богун, агент Надзора, поднял руку на живую иллюстрацию единства и борьбы противоположностей. И обмер, недоуменно разглядывая потолок. Бабочек не было. Ни единой. Нигде.
– - Да что ж это, привиделись они мне? -- бормотал он, бегая по кухне. -- Куда эти чертовы букашки задевались? Увижу -- убью! -- пообещал он кому-то.
И тут взгляд его упал на часы. Было без пятнадцати девять.
Он постоял задумчиво, -- мысли, как и бабочки, упорхнули в даль неведомую, -- и подошел к телефону. Время воруют, -- думал он, -- из-под руки воруют. Предупредить своих? Нет, рано. Возможно, это локальные наводки. Случайный выстрел… Мысли не хотели возвращаться. Когда не нужно -- лезут, толкутся; а понадобились -- не стало вдруг. Предчувствуя недоброе, вошел он в спальню, и, на этот раз спокойно, без лишних нервов, прикрыл за собой дверь. Так и есть: сюда переметнулись. Покачиваются, сложив пластиночкой крылья. Серые волны бегут по обоям, тормозят сознание, усыпляют… Он прыгнул как тигр, и полотенце гулко шлепнуло по потолку, сметая пыль с известки. Поднялся вихрь. Воздух потемнел, полотенце пропеллером вгрызалось в живое облако. Бабочки ускользали с непостижимой быстротой. Всплеск -- будто камешком в воду -- и они исчезли. Все сразу.
– - Спокойно! -- сказал он шкафу. -- Чудес не бывает, верно?
Шкаф не ответил.
– - Если насекомые пропали, следовательно… -- как продолжить, он не знал, и поэтому принялся рассуждать умно и здраво, как и приличествует рассуждать в самой невероятной ситуации просвещенному человеку. -- Следовательно, куда-то они задевались. Куда задевались? И зачем? За окном прячутся! -- решил Богун. Конечно: внешнюю стену облепили, к солнцу крылышки развернули… Проверять догадку он не стал. За окном, и нигде больше!
Следовательно, я закрываю окно… так, исполнено… и, следовательно, выхожу из спальни в пустую прихожую, верно? -- Шкаф успокаивающе покивал ему. Зевнул раскрывшейся дверцей. Богун потоптался, глядя на дверцу, затем растерянно и с опаской заглянул вовнутрь, но ничего любопытного не нашел он в платяном ряду. Антимолью там пахло и духами. Он на всякий случай запер шкаф маленьким блестящим ключиком и, затаив дыхание, выскользнул в прихожую. Виктория! Пусто!
