Аргументов у Сергея Ивановича было так много, и они были столь убедительными и неотразимыми, что его пребывание в Петербурге становилось весьма неприятным для Ванновского и Крыжановского. Вот тогда-то помощник начальника Главного артиллерийского управления и отдал капитану Мосину категорический приказ вернуться к месту своего постоянного служения…
Изобретателя грубо вытолкали из столицы, не дав ему дождаться решения вопроса о привилегиях. Сергей Иванович, до крайности взвинченный бесцеремонностью генерала Крыжановского, подал рапорт о выдаче ему одного экземпляра ружья для представления на соискание Большой Михайловской премии и выписок о признании за ним прав на его части винтовки и выехал в Тулу. Кончался май 1891 года.
И все же настойчивая борьба Сергея Ивановича привела хоть и к частичному, но успеху: 2 июля 1891 года исполнительная комиссия признала, что главные существенные части винтовки образца 1891 года выработаны исключительно капитаном Мосиным, и предоставила ему привилегии «для устранения возможности воспользоваться какому-либо лицу изобретением этого офицера». Военный министр вынужден был утвердить решение комиссии, но добавил в своей резолюции, что для русского правительства запрещения не будет существовать ни в России, ни за границей. Ванновский знал Мосина еще хуже, чем американский атташе Г. Аллен — Сергей Иванович никогда не действовал и не собирался действовать во вред России; он отказался от привилегий, ибо не намеревался продавать свое изобретение за рубеж, не стремился к обогащению в ущерб Отечеству!
Тем временем военный министр долго и тщательно готовил всеподданнейший доклад императору и при этом заметно волновался, так как необходимо было безукоризненно обосновать правомочность выплаты фабриканту Нагану 200 тысяч рублей вознаграждения. Ванновский почти наверняка знал, что император не испытывает неприязни к иностранцу, но очень уж была велика сумма гонорара за конструкцию, не принятую на вооружение. Петру Семеновичу еще памятно было то заседание Распорядительной комиссии 5 декабря 1890 года, когда он сообщил ее членам, что бельгиец получит по контракту столь солидную премию. Большинство сочло, что Наган должен удовлетвориться 75 тысячами. А иные из членов комиссии тогда откровенно недоумевали, почему это заранее, еще до испытания министр отдает явное предпочтение винтовке Нагана?
Пришлось Петру Семеновичу давать особо доверительное задание капитану Холодовскому. Этот сообразительный капитан многое поведал министру. Наган, к примеру, трижды встречался с русским военным агентом Чичаговым в Брюсселе и всякий раз поднимал вопрос о вознаграждении. Чичагов, хорошо знавший истинную цену обеих винтовок, настаивал на том, что бельгийцу не может быть выплачено больше 50 тысяч. Настырный фабрикант упорно твердил о 200 тысячах и при этом заявлял, что даже при использовании второстепенных деталей, ему принадлежащих, он согласится на премию, не меньшую, чем 75 тысяч. И при этом он скромнейше лгал, будто прибыль получит самую минимальную.
Полковник же Чичагов, бывший по мнению министра прямолинейным солдафоном, не понимавшим всех тонкостей дела, доносил потом из Брюсселя, что «для Нагана главное получить, если его система будет принята, запрошенную сумму. При этом он готов поступиться авторским самолюбием и не настаивать на том, чтобы ружье носило его имя. Он сам предложил дать новой системе наименование „комиссионного ружья образца 1890 года“. А денежный вопрос фабрикант ставит на первый план».
Отсюда выходит, что именно бельгиец подбросил военному министру дурно пахнувшую, но полезную в задуманном ими деле идейку относительно названия ружья. Замысел был коварный, ибо в случае его осуществления фабрикант имел бы право утверждать, что в основу образца положена именно его конструкция. Наган был хитер, как Уллис! Но не в меру болтлив — он напрасно говорил Чичагову о своей полной уверенности, будто министр оценит по достоинству его предложение и убедится, что нельзя ограничиваться вознаграждением в 50 тысяч. От этого Ванновский еще ниже пал в глазах потомков.
