— А мы не уславливались!
— А у тебя не появилось желание повидаться?
— А ты ждала, что я приду?
Еще чего захотел! Желания прийти в выходной у меня, действительно, не появлялось, да если бы и появилось, я все равно не пришел бы, потому что это было бы демонстрацией наших отношений.
— Хорошо. Давай в мой следующий выходной встретимся в сквере на Михайловской площади.
— Нет, зайди за мной в техникум.
— Да зачем тебе лишние разговоры?
— Я так хочу.
Мы поссорились, и мое увлечение Людой угасло, хотя раза два-три мы еще встречались. На одном курсе с ней училась Клара, девочка живая и умная. Пока я встречался с Людой, Клара незаметно для меня оказалась в нашей компании и так крепко сдружилась с нами, особенно с Изъяном, Токочкой и со мной, что эта дружба продолжалась и после того, как мы кончили техникум. Ее отец, — известный врач, у них — большая квартира в центре, у Клары — отдельная комната, ставшая нашим клубом, в котором велись бесконечные разговоры и споры на самые разные темы. В этой комнате Изъян сообщил, что имеет возможность написать для одного издательства брошюру на какую-то политическую тему, и предложил Кларе и мне писать вместе. Мы охотно согласились, но так увязли в обсуждении темы и дискуссиях, что не смогли из них вылезти, и не только не начали писать, но даже не сумели составить план.
Со всех церквей снимают колокола. Понятно: нужен цветной металл. И Петр I переливал колокола на пушки. Но газеты пишут, как мешает и раздражает колокольный звон, как нарушает покой больных. И эта фальшивая забота о нас раздражает. Сразу вслед за снятием колоколов разрушают церкви. В одних сносят колокольни, снимают кресты и купола, а церкви приспосабливают под мастерские и склады. Другие — сносят целиком, от них не остается и следа. Большинство церквей уничтожено и среди них самые старинные: Рождественская, Основянская, Михайловская, Воскресенская, Вознесенская... «Весь мир насилья мы разрушим до основанья...» Неужели эти слова понимают так примитивно?
Гонения на иконы. Каждый день слышишь: ходят по домам, проверяют — есть ли иконы. К нам, кажется, не приходили, а если приходили, то мне об этом не сказали. Но однажды я обнаружил, что нет икон в кухне-передней и в столовой, то есть там, куда заходят посторонние, но остались в спальнях, у бабуси — с лампадой. А как уютен свет лампады! Проснешься среди ночи в тишине, увидишь теплящийся цветной огонек, и так приятно, так спокойно станет на душе.
Гонения на украшения: кольца, бусы, галстуки, на пользование косметикой и даже на пиджаки — одежду буржуазии. Запрещены танцы. За накрашенные губы, ожерелье, галстук, танцы исключали из комсомола и учебных заведении. Запретили устраивать елки.
Неизвестно за что арестовали нашего соседа Константина Константиновича и без суда сослали в Петропавловск.
Норма хлеба рабочим — от 600 грамм до килограмма, в зависимости от характера работы и ведомства — в тяжелой промышленности больше, в легкой — меньше. Служащие получают по 400 грамм, иждивенцы, в том числе дети, – по 200. Дома хлеба недостает, и каждый из нас на завтрак, обед и ужин получает одинаковую порцию. Нина, приезжая помогать Лизе кроить и шить, привозит с собой кусочек хлеба. На продовольственных карточках — талоны с надписями: мясо, рыба, крупа, макаронные изделия, жиры, яйца, сахар, мыло... Получали немного сахара, подсолнечного масла, серых макарон, крупу, почти всегда перловую, и хозяйственное мыло, которое тогда называлось простое. Все это я хорошо помню — и мне приходилось ходить в магазин с хлебными и продуктовыми карточками. Утром и вечером, к чаю или кофе, каждому полагалось по маленькому кусочку сахара. Пили вприкуску, а иногда, как говорила Лиза, — и вприглядку. На предприятиях и стройках ударники получали талоны на мануфактуру, одежду и обувь. У нас дома никто таких талонов не имел. Одно время я ежедневно ездил с судками в милицейскую столовую за обедами с неизменным гуляшом на второе. Обед Лиза делила поровну, а сколько порций я получал — не помню.
Во дворе против дома — большой погреб с двумя отделениями, а над его земляным холмом — сарай, в котором хранились лопаты, грабли, ведра, лейки, поломанная мебель и разный хлам. Над сараем — односкатная крыша, спускающаяся до земли, а между ней и кирпичной оградой соседнего дома узкий проход, поросший травой. В конце прохода лет пять тому назад Сережа вдвоем с плотником соорудили летний душ с большим баком, в котором вода нагревалась солнцем, и мы с удовольствием им пользовались. Теперь в этом проходе Сережа и я устраиваем загон для кроликов, загораживая его с торцов металлической сеткой. Возимся с устройством калитки и кирпичных фундаментов под ней и сеткой, чтобы кролики не могли подкопаться. Сбиваем из досок большие клетки для крольчат с дверьми из той же сетки. Сережа — член общества кролиководов и откуда-то привозит корм, в корм идут и очистки овощей. Мы с ним кормим и поим кроликов, чистим вольер и клетки, разделываем тушки забитых кроликов, иногда сразу три — и для Резниковых, и для Майоровых. А забивать кроликов мне не приходилось, я и не видел, как это делается.
