В. Б. Вернемся к современной литературе, хотя и в ней, очевидно, не обойтись без пресловутого еврейского вопроса. И опять же пишут о нем сплошь сами еврейские авторы. Обратите внимание, в русской прозе, что в левой, что в правой, почти не касаются национального вопроса - там все о душе, о жизни, о вечных вопросах, а как только начинаешь читать самых модных еврейских авторов, то в центре почему-то всегда еврейский вопрос... Что у Мелихова, что у Наймана, что у старика Бакланова. Нас прямо-таки втравливают в него, а как только заденешь этот еврейский вопрос, даже так деликатно, как Солженицын, - сразу будто вляпался в лепешку коровьего помета, все брызги вокруг... Стоит ли вообще задевать его? Может, лучше поговорим о насущном в литературе? Что в ней-то происходит? Чем она вас поражает в последнее время?
М. Л. Поражает игра в литературу. Мы пишем с самодовольством о чем угодно, не замечая катастрофы, будто ничего в стране не произошло. Нет смертей, трагедий. Даже иностранцы глубже реагируют на нашу боль. Посмотрите, как трагически воспринял трагедию нашего государства итальянский публицист Кьеза. Он назвал свою проникновенную,
с болью написанную книгу "Прощай, Россия!". Где-то в богословском сочинении я прочитал о печали слова, которое впитывает в себя сознание нашего человеческого несовершенства. После великой трагедии, постигшей Россию, как можно играть в литературу, сочинять какие-то постмодернистские кроссворды? Это же все фальшиво. Неискренне. Исчезла сама атмосфера подлинной литературы. Нас всегда тешило изречение, что слово есть уже и дело. Но вспоминаются слова героя шиллеровской пьесы, которые он бросает в лицо художнику. Ты свергаешь, - говорит он, - тиранов на полотне, одним мазком кисти освобождаешь государство, а сам остаешься жалким рабом. Твоя работа - скоморошество. Одна видимость борьбы. Так уступи же место деянию! Вот эти слова мы и должны сегодня сказать всем писателям, играющим в слова: уступи место деянию! Деянию в жизни, деянию в литературе, в судьбе человечества, в судьбе России. А мы видим кругом дезертирство из действительности в стилизованную историческую беллетристику, дешевые фантазии. Куда угодно, лишь бы подальше от жизни, от реального обжигающего материала. Литературе пора вернуть чувство государственности. А ведь в народе до сих пор не исчезла ответственность за судьбу страны. Это даже удивительно при нынешнем криминализированном режиме. Мой брат Дмитрий Петрович Лобанов, полковник в отставке, всю жизнь отдавший ракетным войскам, как-то сказал мне: "Не могу понять, как человек на самой вершине власти может не думать, каким он останется в истории России? Были у нас Иван Грозный, Петр Первый, Сталин... Неужели можно на вершине власти не думать об этом?" Увы, вряд ли там кто-нибудь об этом нынче вспоминает...
Феликс Кузнецов
Кузнецов Феликс Феодосьевич, член-корреспондент Российской Академии наук с 1987 года, директор Института мировой литературы РАН, родился 22 февраля 1931 года на Вологодчине. Окончил МГУ в 1953 году. Литературовед, критик, публицист, общественный деятель. В свое время был лидером и идеологом "исповедальной прозы" (Аксенов, Гладилин, Войнович), но позже отошел от либералов и сблизился с русским патриотическим направлением. В молодости работал в "Литературной газете" вместе с Юрием Бондаревым и другими молодыми либералами. Писал о революционных демократах в истории русской культуры, поругивал славянофилов. Со временем возглавил Московское отделение Союза писателей и совершил немыслимое: из штаба либералов он превратил московский союз писателей в центр русского патриотического движения. Затем возглавил центр русского литературоведения. Сейчас готовит монографию о Михаиле Шолохове и "Тихом Доне" - великой трагедии ХХ века. Лауреат Государственной премии СССР. Женат, имеет четырех детей. Живет в Москве.
"Боль Шолохова связана была отнюдь не с тем, что он к концу жизни разочаровался в идеалах коммунизма. Он разочаровался в тех коммунистах, которые стояли у власти, - это они, на взгляд М.А.Шолохова, "сами же не захотят" коммунизма и уготовят нам такое "светлое будущее", в котором не захочется жить. Эти слова М.А.Шолохова еще раз свидетельствуют, что он был великим провидцем, - все последующее, послебрежневское время воочию подтвердило историческую справедливость горького предвидения М.А.Шолохова. Но при всем
