Не уходят. Стоят и молчат.
А солдатам никак Миколайку не сбить, и он все выше, выше в небо забирается. Вот штабс-капитан и сказал:
- Сейчас мы этого злодея запросто подстрелим. Есть у нас для этого дела специально натасканный бравый солдат, он за меткую пулю в фельдфебели выйдет. Эй, Балазей!
И - сам не свой Балазей! Ружьишко с плеча срывает и преданно ждет. Штабс-капитан командует:
- Ступи! Фитиль с курка! Фитиль на место! Пулю вбей! Порох на полку!
И Балазей как неживой команды справно, дельно, ловко выполняет и душистый приклад к плечу приставляет. Руки белые, пальцы дрожат, оторваться желают.
- Пали!
Закрыл глаза, повел стволом куда подалее и стрельнул!
Открыл...
Ан завертелся уже Миколайка, в летнем небе осенним листом закружился...
Тяжко охнул народ, зароптал. Балазей ружье в песок отбросил, в небо смотрит и слез не стыдится. Офицер:
- А подать ему водки! Фельдфебелю!
Все молчат. Только вдруг слышно в толпе:
- Улетит!.. Вот хотя б улетел!
А глянули - точно! Миколайка вновь крыльями машет, и хоть все ниже летит, но видно, что за город вытянет. А там за огороды, за поле, за речку...
Офицер:
- Взять! За мной! - и первым побежал. И солдаты за ним - так, с полсотни. А Балазей... и он туда же... Выбежали в поле - там бабы жито жали - закричали:
- К-куда?!
- А туда, - говорят, - в осоку залетел.
Там возле речки болото. Камыш, осока - во такие и выше. Гиблое место, тут разве найти? Но они по-военному, цепью пошли.
Балазей - тот по краю, по берегу речки идет. Думает: вот бы неловко ступить и не выступить. Вдруг...
Миколайка! Лежит. Щеки белые, губы красные - потому как в крови, грудь навылет пробита. И крылья в мелкий щеп изломаны, изодраны. Тонет в болоте, моргает, молчит.
Стоит Балазей, подойти не решается. Миколайка к нему повернулся, едва улыбнулся и шепчет:
- А крылья хорошие... были. И мазь... холодит. Лепота наверху, красота - потом прислушался, спросил:
- Кто это ходит?
- Солдаты, - отвечает Балазей, а сам уже не видит ничего, все плывет у него пред глазами.
Миколайка:
- Ох, сердце горит! Не могу! Остуди меня в речке.
Балазей, глаза утерши, подошел.
- Прости, - говорит.
- За что? Я ж сам прошу, - и зажмурил глаза Мйколайка.
Взял Балазей товарища за плечи, толкнул - и тот пузырями на дно. Вместе с крыльями. Тихо. Стоит Балазей, в речку смотрит и думает... Нет. Вдруг он слышит - солдаты! Все ближе и ближе. У Балазея сразу слезы высохли, ум прояснился. Вскричал:
- Держи его! Держи! - и паш-шел бежать, камышом трещать!
Бежал, бежал, споткнулся и упал, чуть сам не утонул, а все кричит!..
Набежали солдаты, при них офицер, говорят:
- Что за шум?
- Улетел! Вот так вот, низенько, по-над самою речкою и улетел!
Офицер его р-раз! - по зубам.
- Врешь! - кричит. - Не было!
- Было!
Стали его сапогами топтать и прикладами бить, ну а он все равно:
- Улетел! Улетел!
Били его, не жалели, а после устали, связали и повели на скорый суд. Полем шли - он молчал, а как вышли на площадь, опять заорал:
- Не убили его! Улетел! Он такую машину придумал! Он солнце потрогать хотел!
Хотели Балазею двадцать пять одинокого дать, но он и на суде от своего не отступился.
- Миколайка, - кричал, - не колдун! Он машину придумал, чтобы людям летать научиться! Всем, без разбору! А все оттого, что голову он не для шапки имел!
Заткнули рот. Сказали:
- И ты, Балазей, голову не для шапки, а для плахи, для топора имеешь.
И так оно и вышло, голуби мои. Тем Балазея и помянем.
