Я не помню теперь, какую дозу хлороформа мы использовали. Значительное количество, конечно, было пролито, и к концу операции бутылка стала совсем легкой. Таким образом, помимо всего прочего мы сократили агонию животного: из искусственного сна оно перешло в сон смерти. Детеныш гориллы был завернут и передан на попечение туземцу, работавшему в подобии госпиталя, устроенного в нашем лагере. Профессор отмечал размеры обезьяны, а я производил вскрытие. И тогда мы увидели внезапно появившуюся Елену, которая прижимала к груди младенца гориллы.
Я легко представляю себе, как это произошло: она встала, начала нас искать и наткнулась на туземца, несущего детеныша обезьяны, сморщенное лицо которого странным образом напоминает лицо человеческого младенца. Она вырвала новорожденного из рук Соломона — так звали туземца — и по ассоциации идей перенесла на это хрупкое создание материнскую нежность, лишившуюся недавно своего предмета. Маленькая горилла цеплялась за нее изо всех сил. Увидев Елену, я сразу же понял, что ее сердце усыновило этого младенца.
— Посмотрите, — сказал я профессору.
— Итак, — ответил он, распрямляясь, — она его приняла.
Я никогда не узнаю, какая мысль владела моим учителем, когда он затеял эту операцию.
А Елена, сознавала ли она свои поступки? Но что нам известно о Елене? С ее двойственным происхождением и кровью, насыщенной экспериментальными сыворотками? Ле Гран полагал, вероятно, что решение этой проблемы отыщется позже.
— Отведите ее в дом, — сказал он, — а мне пришлите пробирки и спиртного.
Он вернулся уже на закате; при его появлении Елена произнесла лишь одну фразу:
— Он мой.
В следующем году мы возвратились в Брюссель. Теперь нас стало четверо, так как для Елены это была не горилла, это был ее ребенок. Профессору пришлось употребить все свое влияние в Пароходной Компании, чтобы получить каюту, которую она могла бы разделить с этим необычным пассажиром. Малыш гориллы начинал выть, как только она делала вид, что собирается его оставить.
Елена звала его «бэби». Профессор тоже, время от времени. Я по мере возможности избегал говорить об этом. Я ничего бы не имел против, если бы она обращалась с ним как с ручным животным, но он спал в ее постели, в то время как Ле Гран жил со мной в одной каюте. Елене было тогда двадцать лет. Я не стану рассказывать о восьми последующих годах, это составляет тему, на которую предпочитают не распространяться.
Так же ничего я не скажу о нашей совместной жизни с «этим», которому теперь исполнилось девять лет. Но напомню, что Елена была красивой, профессор уже немолодым и обычно очень рассеянным. А я не был создан иначе, чем другие мужчины. Что касается подростка гориллы, то он нас ненавидел в одинаковой степени, профессора и меня, а был он уже намного сильнее, чем мы…
Елена одевала его как мальчика соответствующего возраста: в матросский костюмчик и даже с носками и обувью; ел он с нами за столом, лицо у него было морщинистым, как у старика. Он продолжал спать в комнате Елены, а профессор ложился в своем кабинете. Кожаная постель Конго с простынями и одеялами располагалась в углу комнаты, что в случае с ребенком являлось бы недопустимым. Елена с женской непоследовательностью относилась к нему в одно и то же время как к человеческому существу и как к собаке. Но Конго не был собакой. Он испытывал любовь и ненависть первобытного человека, поскольку, если по происхождению он являлся человекообразной обезьяной, то по воспитанию достиг уровня неандертальца. И он был влюблен в Елену.
Я сознательно употребляю слово «влюблен». Его чувства не были сыновними. На богатой протеинами пище он рано созрел. Хотя его обхождение с Еленой напоминало поведение ласкового ребенка — он цеплялся за ее руку, юбки, забирался на колени, обнимал за шею и целовал в губы, — в его глазах, когда он думал, что на него не смотрят, читалось желание. Он испытывал свои силы в наше отсутствие. Он больше не ломал вещей — уже миновал эту детскую стадию, — но однажды я застал его за тем, что он нес дорожный сундук в вытянутой руке без малейшего усилия, а весил тот семьдесят пять килограммов. В эту пору он имел объем груди метр сорок, рост метр шестьдесят и вес восемьдесят пять килограммов. С того времени он стал гораздо сильнее.
