В тот момент канцлер Г. Коль не счел целесообразным форсировать события. Он поджидал, когда плод перезреет, и даже позволил себе пригласить председателя Государственного совета ГДР Э. Хонеккера нанести официальный визит в Федеративную Республику.
М. Горбачев потребовал от наших посольств в Берлине и Бонне, от других ведомств максимально подробную информацию о германо-германской встрече на высшем уровне, многократно откладывавшейся ранее по настоянию советской стороны. Соотносились ли полученные им данные о визите с пророчеством «три месяца на полную дестабилизацию», мне неизвестно: обратная связь по-прежнему не функционировала.
Не хочу также строить догадки о том, в какой степени мрачные прогнозы, не ограничивавшиеся одной ГДР и поступавшие, полагаю, не только от меня, содействовали рождению «доктрины Горбачева», что была изложена с трибуны ООН и в переводе на широко понятный язык означала: СССР уходит из Центральной и Восточной Европы. Доктрина формулировалась келейно, как если бы готовился рутинный риторический опус, а не переиначивалась глобальная и европейская политика Советского Союза. Большинство членов Политбюро, включая председателя Совета Министров Н. Рыжкова, знакомились с готовым текстом, когда М. Горбачев летел над Атлантикой. Ни с кем из союзников СССР по Варшавскому и другим договорам обменов мнениями насчет свертывания советских обязательств на случай «косвенной агрессии» предварительно не проводилось. Предоставление союзникам копии речи генерального за час до ее произнесения на Генассамблее предварительным согласованием не назовешь.
М. Горбачев не любил душещипательных объяснений. Оно проще – ставить, особенно зависимых от тебя, перед свершившимися фактами. Вот так за два года до сторнирования СЭВа состоялись проводы «братской любви» и «социалистической солидарности». Отныне каждому назначили барахтаться и умирать в одиночку. В лексиконе генерального секретаря и затем президента на почетное место вышло понятие «общечеловеческие ценности». Перед ними должны были трепетать национальные интересы, социально-экономические принципы. Через «общечеловеческую» призму надлежало взирать на собственные позиции и доктрины, на весь предшествовавший опыт.
Советская Россия однажды уже попробовала переделать мир политикой доброго примера. Штык в землю, солдат по домам! Армия пролетарскому государству ни к чему! Мир без аннексий и контрибуций! Прочь грабительские тайные договоры, заключенные между империалистами! Сорвать покров с подготовки войн – и войны станут невозможными! Трудно было придумать в октябре 1917 года лучший аккомпанемент для рождения нового строя, новой философии народовластия, нового прочтения «общечеловеческих ценностей».
Идея, может быть, и сильнее оружия. Как-никак она первична и не сникает перед пограничными шлагбаумами. Когда-нибудь идея, наверное, превратится в необоримую силу. С некоторых пор человечество существует, потому что и пока оно думает, находит в себе мудрость обуздывать «измы». Иногда право силы даже уступает силе права. Это вселяет надежду, поощряет мечтателей, свято верящих в то, что золотая пора цивилизации впереди. Мечты и надежды помогают не терять себя, но они не отменяют реалий.
Приняв желаемое за действительное, Советская Россия получила в награду агрессии и интервенцию, контрибуции и аннексии, блокаду и дискриминацию. Платой за «общечеловеческие ценности» в редакции М. Горбачева стали увядание Советского Союза и его крах.
Мне чужда философия «с волками жить – по-волчьи выть». Как неинтересно стать умнее глупого, так невелико достижение быть чуть лучше плохого. Тягу М. Горбачева к прорывам в новое качество я не принимал за способ самоутверждения и возвышения. Конечно, его тщеславие нельзя было не заметить даже в сумерках, но оно могло бы сойти за пятно на солнце, не стань в какой-то момент первым «эго» генерального секретаря, неутолимым и безудержным.
К политикам теория Ломброзо еще реже приложима, чем к заурядным уголовникам. Порчу на политиков напускает власть. Абсолютная власть портит их абсолютно и, похоже, непоправимо. Бесконтрольный, неуправляемый взлет чаще всего перерастает во взлет к зияющим высотам.
