— Без стыда и без совести! — докончила Катушка, воспользовавшись паузой, побледнев от ярости и дрожи.
— Подлая! Если здесь нет папули, так ты можешь и дерзить? — взвизгнула Амелика, хватаясь за желанную шляпку.
— Зря твой папуля тратит на тебя деньги! — отрезала Катушка.
— Мерзавка!
В перепалку между Амеликой и Катушкой, успокаивая, вмешались кукоана Мица и испуганная мадам Бланш, послышались обрывки французских фраз:
— Как можно!.. У мени в доме!
— Помолчите, мадам! Сами во всем виноваты! Продали бы нам шляпку — мы бы давно ушли! — слышался в ответ голос кукоаны Мицы.
И снова зазвенел голос Катушки, дрожащий от слез и возмущения:
— Вы думаете, раз я одна, так вы можете издеваться надо мной? Янку здесь нету, но кто со мной, тот со мной! — Высунув голову из-за ширмы, она позвала: — Дорогой! Где ты? Ты слышишь, меня обижают! Прошу тебя, подойди сюда!
Буби знать не знал, что это за женщины, там, за ширмой, не хотелось ему и вмешиваться в ссору, поэтому он и шел еле-еле, приближаясь к ширме, которая начала уже раскачиваться.
Когда он появился, женщины, стоя вплотную друг перед другом, смотрели с нескрываемой ненавистью и презрением.
— Спаси меня, дорогой! — Катушка бросилась в объятия Буби.
— А это еще кто такой? — фыркнула презрительно Амелика, ни разу не видавшая Буби.
Юноша, бережно держа в объятиях свою возлюбленную, представился раздельно и высокомерно:
— Барон Барбу Б. Барбу!
Врожденная почтительность к вышестоящим, робость перед боярскими титулами и трепет перед семейством, от которого зависела вся их жизнь, чуть не довели кукоану Мицу до обморока. Кое-как оправившись от потрясения, она, чтобы что-то сказать и успокоиться, прошептала с вымученной фамильярностью:
— Куконул Буби, так ведь вас зовут?
— Так меня зовут дома и среди моих друзей! — уточнил барон.
Жена Урматеку не способна была уловить всей тонкости этого уточнения, но, желая примириться во что бы то ни стало, решила опереться на родственную близость.
— Она нам родня, — указала она на Катушку и, немного помолчав, пояснила: — Невестка наша! — И тут же прикрикнула на Амелику, которая стояла, вцепившись руками в шляпку: — Сделает мадам Бланш и тебе такую же!
Подхватив дочь, которая наконец-таки поняла, что попала впросак, и очень неохотно рассталась со шляпкой, кукоана Мица вышла из мастерской.
Немного погодя вышли из нее и влюбленные и уселись в пролетку, поставив в ноги щегольскую, словно из Парижа, голубую коробку с вожделенной шляпкой. Катушка хотя и успокоилась, но строго шепнула Буби:
— Так и знай, дорогой, если не поговоришь со стариком, чтобы он отомстил за меня, значит, меня не любишь!
Буби взял ее руки и поцеловал их, не произнося ни слова; целуя, он наклонился низко-низко, словно под тяжким бременем. Катушка, улыбаясь, смотрела на него сверху вниз, трепетно предвкушая, какой скандал придется вынести Урматеку. А Буби, склонившись к ее руке, закрыл глаза, чувствуя с болью, как покидает его то великое счастье, каким он жил до сих пор. Все это время Катушка была для него сладким облачком, теперь же он вкусил истинную ее плоть. И чувство исчезло, как съеденный плод, как увядший цветок. Стоило разразиться короткой буре, возникнуть легчайшему отвращению, как Буби уже казалось, что все потеряно, и навек. Но он ошибался. Когда ее губы будут касаться его губ, горячее желание этой женщины вернется к нему и будет возвращаться еще много, много раз.
Наконец-то все узнали о связи между Катушкой и Буби. Вечером, когда кукоана Мица рассказала мужу о происшествии, Урматеку раскричался, обругав жену и дочь за то, что не умеют жить среди людей. Он так разошелся, что жена и слова не могла вымолвить в свое оправдание, рассказать, что не они во всем виноваты, не они начинали ссору. Янку и слушать не желал ни о каких оправданиях. Ему казалось, что все его будущее уже уничтожено этим несчастным случаем. Он не понимал своей жены, не чувствовал обиды за дочь, боясь только одного — что все его планы рухнут. И как же он гневался и досадовал!
Кричала и Амелика, потом разрыдалась, но Урматеку не сменил гнев на милость. Это была первая серьезная размолвка между отцом и дочерью, которую Янку долго помнил. Говоря по правде, Амелика не так уж была оскорблена и раздосадована словами Журубицы, как можно было подумать. Ссорились они в первый раз, но когда Амелика дружила с Катушкой, они иной раз обменивались словечками и похлеще. Дело было совсем в другом. Вспыльчивая от природы, Амелика сейчас чувствовала себя вправе выступить против отца. Право это давали ей разговоры о чести, плохо понятые и не прочувствованные ею, которых она наслушалась в пансионе от своих подружек из благородных семейств. Амелике казалось, что она таким образом защищает мать и мстит отцу за все, что он сделал и не сделал для матери и для нее самой на протяжении многих лет.
