– Во всяком случае, Лили Ноктис, – точно наша союзница.
– Посмотри мне в глаза и повтори то, что сейчас сказал.
Это не так просто, учитывая, что он теперь состоит из трех частей: уха, одной лапы и всего остального. Пожелтевшая набивка, высохшая и заплесневевшая, торчит наружу изо всех дыр.
– Ничего страшного, – успокаивает меня медведь. – Вот из-за чего я расстроен, так это из-за твоих детских башмачков. Я свернулся в комок, быстро разулся и запустил ими в измельчитель мусора, чтобы его заблокировать… Но будь разумен, Томас: Лили Ноктис – самая опасная женщина в мире!
– Ну, может, она изменилась! Или решила обмануть своего брата, чтобы вести дела с нами!
– Какие дела?
– Не знаю… Она хочет, чтобы я спас мир. Она говорит, что я единственный, кто может это сделать.
– Когда то же самое говорю тебе я, ты не веришь. Понятное дело, я не так убедительно виляю задом.
Я снова запихиваю его в подарочный пакет и помогаю отцу сесть в такси, которое как раз остановилось перед станцией метро.
– С кем ты разговаривал? – невнятно произносит он.
– Ни с кем, папа.
– И ты туда же! – выпаливает он с отвращением. – Они никого не слушают, им наплевать… Margaritas ante porcos… Бисер перед свиньями!
Не знаю, какой разряд вкатили моему отцу в электрошлем, но выглядит он сейчас как пьяный. Мать воспримет это как очередной запой. Я захлопываю дверцу машины и вдруг чувствую, что зверски устал. Устал врать, влезать в чужие драки, разбираться, кто свой, кто чужой, выкладываться до последнего ради людей, которые водят меня за нос… Осточертело быть героем.
Когда мы останавливаемся около дома, я замечаю, что в окнах не горит свет. Машины матери тоже нет. Наверняка празднует свой триумф с этим Бюрлем. Отлично, а я тут вожусь с алкашами и обрубками из мусоропровода!
– Это е-е-есть… на-а-аш после-е-едний! – горланит отец, тряся кулаком вслед уезжающему такси. – И реши-и-ительный бой…
Когда он затягивает свои средневековые песни, мне жутко хочется ему врезать… Что на меня нашло? Не понимаю, почему я так на всё реагирую… Наверное, это и есть ощущение похмелья, о котором предупреждало чудовище из госбезопасности. Как же я хочу, чтобы взлетел на воздух не Аннигиляционный экран, а Голубой холм! И все эти министры с их темными делишками!
– Прекрати всё время думать о Лили Ноктис! – ревет медведь из пакета. – Мне не нравится, как она на тебя влияет!
– А вам вообще ничего не нравится, ревнивец несчастный! Едва какая-нибудь женщина хочет мне помочь, она сразу становится исчадием ада! Сначала Бренда, теперь Лили! Только хватит меня пилить, ладно? Мы с вами не семейная пара!
– В любом случае завтра я должен быть на конгрессе в Зюйдвиле.
– Счастливого пути! – говорю я и хорошим пинком отправляю подарочный пакет через ограду.
Потом усаживаю отца, прислонив его спиной к стене, под свет уличного фонаря. По возвращении госпожа Дримм обязательно наткнется на своего мужа, и в этот раз мне не придется придумывать объяснения.
Вот так. Я захожу в дом и запираю дверь на ключ.
Главный дом – резиденция президента Объединенных Штатов, 23:00
В просторном бальном зале кружатся в танце штук пятьдесят девушек, из которых половина – их двойники. Игра состоит в том, чтобы отличить настоящую девушку от голограммы. Претенденты входят в зал по очереди, и у них нет времени понаблюдать за своей жертвой – в их распоряжении всего тридцать секунд, чтобы сделать верный выбор. Если они хватают пустоту, то уезжают ни с чем. Если девушку, то получают право уединиться с ней, а пресс-служба удваивает ее гонорар.
До сих пор Бренде не везло: сын президента, министры и приглашенные журналисты выбирали только ее голограмму.
Наступает черед Оливье Нокса. Он останавливается перед гигантской фотографией Бориса Вигора, которому посвящен этот вечер. Борис всегда выигрывал, но с тех пор, как умерла его дочь, никогда этим не пользовался, уступая свою очередь коллегам. Его преемник склоняется перед портретом с траурной лентой, осеняет себя знаком Рулетки и устремляется к танцующим.
Заунывный вальс, женщины под шелковыми покрывалами и игра света влекут меня и в то же время вызывают отвращение. Здесь я тайный зритель, невидимый и неуязвимый, и в то же время пленник, потому что не могу отвернуться и вынужден смотреть на то, что меня пугает.
