Кругом вдруг зааплодировали, зашумели и заорали «ура». А она смотрела на нас и наслаждалась нашим восхищением, принимая его, как должную дань.
— Ну что ж, я вам нравлюсь? — спросила она меня, очевидно, желая знать, соответствует ли она тому идеалу, который я так горячо расписывал минут десять тому назад.
— Царица очей моих, — начал я убежденным тоном, — я никогда не надеялся видеть такие идеальные члены, такое чудное тело. Не говоря о живых женщинах, я не видал ни одной статуи, ни одной картины, ни одного, следовательно, создания гения, которое бы могло в моих глазах сравниться с вами красотою форм.
Ну, это я, кажется, соврал в пылу восторга; но она поверила и задумчиво пробормотала:
— Неужели я так красива?
— И вы еще сомневаетесь? Взгляните в зеркало и судите сами!.. Только напрасно все это: ну, вот описал я вас самым старательным образом, не пожалел ни слов, ни восторгов, ни даже восклицательных знаков и многоточий. Но как бедны кажутся слова в сравнении с вами и как мало они определяют или даже совсем ничего не определяют! Что значит: «идеальные члены», «чудное тело», «изящный вырез голени»? Еще настроение мое кто-либо, может быть, поймет, но вашу наружность всякий представит себе по-своему…
Тут случилась новая неожиданность: Нина, очевидно, совсем не поняла моего настроения, ибо внезапно ударила меня и с плачем убежала из комнаты. Я сначала изумился, но тотчас же сообразил и бросился за ней, забыв даже попрощаться; была ли, впрочем, такая уж крайняя необходимость в этом?
Нина выбежала на улицу и, громко плача, побежала вдоль Фонтанки. Я догнал ее и стал успокаивать, но она все бежала и плакала. Наконец, когда я рассердился и сказал, что подобное поведение глупо до бесконечности, Нина вдруг озлилась и выпалила:
— Подлец, подлец, подлец!
В каждое слово она вкладывала всю душу и даже скрежетала немножко зубами, стараясь, чтобы оно звучало как можно резче и язвительнее.
Проходивший мимо малый лет пятнадцати, остановился и наслаждался этой сценой, ковыряя с остервенением в носу.
Конечно, все эти обстоятельства не могли придать мне духа миролюбия.
— Ну, если так, черт с тобой!
С этими словами я повернулся и пошел назад.
Пройдя несколько саженей, я услышал поспешные шаги и рядом со мной появилась Нина, шипевшая:
— А, ты бежишь от, меня, летишь к этой подлой твари! Как же, она разделась при вас, знает вашу мерзкую натуру, а вы сейчас и прилипли: чудное тело, чудное тело! Ах, я бы тебя сейчас на клочки разорвала, истерла бы в порошок!
Она подняла руки, и пальцы их задвигались, как лапы у паука. Я еще сдерживался, но предел моему, в сущности, не очень большому терпению был близок, так как и я закричал, придавая своему голосу самые грозные ноты:
— Уйди лучше, а то я не отвечаю за себя!
— А, ты еще угрожаешь мне? О, подлец! Вот же тебе!
И она со всей злобой плюнула в меня.
Это переполнило чашу: я стиснул зубы и ударил ее кулаком так, что она пошатнулась, затем повернулся и хотел уйти. Но вопль Нины заставил меня оглянуться.
— Боже, он меня ударил! Стоить ли жить после этого?
Она подбежала к решетке набережной и закинула на нее ногу, стараясь перевалиться в воду.
Мой гнев мгновенно утих; я бросился к Нине и оттащил ее от решетки.
— Ловко! — завопил зритель в восторге.
Я зыкнул на него так внушительно, что он предпочел отступить на несколько десятков шагов, затем взял Нину за руку и повел ее подальше от реки, приводя ей разные резоны. Но она все продолжала рыдать и повторяла, что ей не стоить жить, что напрасно я удержал ее, что она хочет меня освободить, чтобы я мог идти к «той».
Я все-таки продолжал уговаривать и насилу мог успокоить ее соображением, что все видели, как мы ушли, вернее, убежали вместе, и если она причинит себе теперь смерть, то меня могут заподозрить, что я ее сам утопил. При этом я торжественно обещал ей, что завтра не буду препятствовать ее намерениям, если она оставит соответствующее письмо.
— Да на что тебе это? — вдруг вскричала Нина. — Все равно, скоро комета.
— Да, хорошо, если комета, — возразил я с серьезным видом, — а если придет поезд, и мы спасемся?
