Конец моды. Одежда и костюм в эпоху глобализации - страница 16
Взаимоотношения моды и призрачных сущностей можно проанализировать и на другом примере. Оригинальное изделие высокой моды всегда сначала имеет один-два дубликата – оно копируется и воспроизводится, прежде чем стать чьей-то личной собственностью. Это означает, что ее обладатель, в сущности, является фантомом или призраком (для чего во французском есть глагол revenir – возвращаться, в том числе повторно). Рассматривая современную полемику, связанную с так называемым концом моды, мы можем сделать вывод, что любое предположение о конце моды приводит не к непреодолимой пропасти, а к новому видению самой онтологии моды. Ведь, как часто говорят о моде, она проходит, только успев появиться. Но, кроме того, существуют элементы, предваряющие ее появление (замысел, модель, изображение), а это значит, что, когда мода только появляется, она уже призрачна, поскольку призрачна заключенная в ней фантазия, активный и материальный компонент моды, формирующий способ ее познания и понимания мира. Возможно, «жизнь» моды, то есть период, предшествующий ее предполагаемой смерти, – это масштабная фантазия моды, продолжавшаяся до тех пор, пока мода не задумалась над своей внутренней природой и подлинностью, жизнь, которую необходимо было прожить, чтобы сделать смерть еще более явной. «Смерть» моды встала в один ряд с образом интенсивной жизни после смерти, который ассоциируется с «последним человеком» Ницше или афористичным высказыванием Достоевского: «Если Бога нет, то все дозволено».
Философская терминология этой главы во многом заимствована из поздних работ Жака Деррида, в особенности его эссе о Марксе, изданных под общим заглавием «Призраки Маркса» ([1993] 1994). В них Деррида задается вопросом, где же искать «подлинного» Маркса: есть исторический Маркс – каким он был при жизни, есть его комментаторы и те, кто, ссылаясь на него, развивал новые идеи, а еще различные теоретические и практические «марксизмы». Ответ на вопрос, можно ли назвать марксизмом коммунизм в том или ином государстве, зависит от точки зрения и способа аргументации. Маркс, по мысли Деррида, продолжает жить во множестве разнообразных форм27; кроме того, имя Маркса – метонимия (если не теоретический инструмент) для обозначения гуманистического мелиоризма, экономической справедливости и в конечном счете мессианского стремления к лучшему будущему. Но актуальности Маркса способствовали и разговоры о его смерти в конце ХХ столетия.
Деррида рассматривает этот парадокс в одном из важных фрагментов своей книги. Он пишет в такое время, когда еще свежи волнения перестройки, и рассуждает о предполагаемом конце революционной эпохи и отказе от «старой Европы», послужившем поводом для общекультурной эйфории. «…Господствующий дискурс, – утверждает Деррида, – зачастую принимает ту маниакальную форму ликования и заклинания, которую Фрейд приписывал так называемой триумфальной фазе работы скорби»28. За настойчивыми «заклинаниями» – «Маркс мертв, коммунизм мертв» и так далее – следует новый припев: «Да здравствует капитализм, да здравствует свободный рынок, виват экономическому и политическому либерализму!»29 Однако этот переход, по мнению Деррида, отнюдь не прост, и за ним кроется нечто гораздо большее. Ведь «никогда, никогда еще в истории, горизонт того, чье продление жизни празднуется (то есть всех старых моделей капиталистического и либерального мира), не был столь мрачным, зловещим и неопределенным. И он никогда не был еще столь „историчен“ – то есть вписан в совершенно небывалый момент процесса, который все-таки не перестает подчиняться закону повторяемости»30. Поэтому «старые», прежде отброшенные законы и средства возрождаются (и возвращаются, подобно призракам) в новом обличье, но часто требуют прежней реакции и такой же оценки, как вытесненные ими понятия. Например, мир технологий, языка и массмедийной коммуникации предрек не кто иной, как сам Маркс. «Историчность» современного общества и его политика – средства, с помощью которых оно старается не только поставить под сомнение историю, чтобы утвердить ее, но и найти направление. Об этой потребности обращаться к прошлому говорит и Деррида, на что указывает неоднократное употребление им слова «долг»
