— Ты понимаешь, они меня сегодня не интересуют.
Из углового гаштета, цокая подкованными каблуками, вышли, слегка покачиваясь, четыре верзилы в коричневой форме СА.[31] Судя по голубым верхам кепи, это были невысокие чины, ниже взводного. Штурмовики были настроены игриво. Они бесцеремонно разглядывали встречных женщин, отпуская плоские шутки. Окружив двух девушек, пытались завязать знакомство, и те еле отбились от них, пустились наутек.
— Держи их! — воскликнул один из штурмовиков и затопал сапогами на месте, имитируя погоню.
Гуляющие пугливо поглядывали на развеселую четверку и обходили ее стороной.
— Скоты! — возмутился Эрвин. — Я бы с удовольствием набил им морду.
— Пьяного дурака и сумасшедший обходит. Тебе охота нарваться на скандал? Не связывайся с дерьмом, их ничем не прошибешь.
— Не понимаю, — продолжал возмущаться Эрвин, — почему фюрер ищет опору в этих подонках?
— Они делают самую грязную работу, которую не станем делать ни ты, ни я. Мы же сторонимся ассенизаторов, могильщиков, уборщиков нечистот, а ведь кто-то должен этим Заниматься…
— Да, пожалуй, ты прав. Интеллект им ни к чему.
Приятели прошли по центральной улице и завернули в сквер. Из-за столика летнего ресторана их окликнул капитан Фриц Шрамм, сидевший с незнакомым господином, которого и штатский костюм выдавал как кадрового офицера.
— Знакомьтесь, господа: ротмистр Эбергард фон Кайзер, мой сослуживец по «Прусской королевской авиации», — представил Шрамм своего друга.
Пожали друг другу руки. Фон Кайзер пригласил новых знакомых к себе в гости. Его поместье располагалось между Кенигсбергом и Раушеном.
— Кстати, Эбергард, этот парень, — Шрамм потрепал Карла по спине, — родственник Гуго фон Эккарта.
— Что ты говоришь? Как поживает эта хитрая бестия — Гуго?
— Он сейчас в Мюнхене у генерала Шперрле заворачивает оперативным отделом, — удовлетворил его любопытство Шрамм.
— Я еще тогда предсказывал, что он далеко пойдет, хотя в полетах Гуго не блистал.
— Он брал другим, хитростью и хваткой… Я думаю, Карл, ты не станешь передавать наши слова? — спохватился Шрамм.
— За кого, господа, вы меня принимаете? — обиделся Карл, но слова Фрица Шрамма и фон Кайзера ему были неприятны, хотя он знал, что они говорят правду.
Подняли тост за знакомство, за успехи. Разговор постепенно перешел на женщин. Карл и Эрвин почти не принимали в нем участия. Зато штаффелькапитана и его бывшего сослуживца занесло в область приятных воспоминаний.
— Как тебе, Фриц, нравятся те дамы, что сидят близ оркестра? Предложим перебраться за наш стол?
— Да ну их! Одеты как-то безвкусно…
— Э, камерад, да ты, наверное, стареешь. Капризен стал и привередлив. Раньше, в войну, девки еще не в том щеголяли, но все равно нашей любовью обделены не были. — Эбергард протянул пустой бокал Карлу. — Плесни рейнвейна, поухаживай за отставным истребителем. — Залпом осушив его, он обнял Фрица за плечи: — Да, брат, ничего не поделаешь. Нет уже той любовной ярости, что швыряла нас в атаку на каждую смазливую мордашку. Нет и того упоения любовью. Прошли времена, когда мы восторженно маршировали за дамскими юбками, словно за полковыми штандартами. — У ротмистра из глаз выкатились пьяные слезы. Смахнув их платком, он шумно высморкался.
Карлу показалось, что среди гуляющих он увидел спасенную им фрейлейн. И он сразу заторопился.
— Пойдем, — шепнул Эрвину.
Штаффелькапитан и его приятель не стали их удерживать.
4
С Луизой Карл встретился через два дня. Она шла по набережной, задумчиво поглядывая на неспокойное море.
— Добрый вечер, — сказал ей Карл, — вы меня узнаете?
— Еще бы! Мой спаситель! — улыбнулась она, подавая руку. — Я много думала о вас эти дни.
— Позвольте мне представиться официально. — Карл назвал себя.
— Луиза фон Вальштадт.
— Скажите, а где ваш неразлучный спутник? — спросил Карл.
— Не так уж он неразлучен, если сейчас его нет со мной, — отшутилась Луиза.
Пасмурный вечер сгустил сумерки. На набережной ярко вспыхнули электрические фонари, стилизованные под старинные светильники. Из черного мрака накатывались невидимые волны и, подойдя к освещенному берегу, затормаживали на отмели, опрокидывались и шумя откатывались белой пеной. Сотни чаек дремали у берега, убаюканные покачиванием волн.
