- Нет.
- А я видел один раз в Вашингтоне. Издеваешься над противником, чтобы вывести его из себя. Когда он бьет по мячу, орешь ему под руку: "Эх ты, вояка! ", "Ну и ловкач! ", "Президент Вильсон! ", "Старая дохлятина!" и прочее в том же роде. Таков уж ритуал. Важно одно - выиграть любой ценой.
- Вы тоже за выигрыш любой ценой?
- Разве в таких вещах сознаются, Динни?
- Значит, как только доходит до дела, все поступают так же?
- Я знаю только, что так бывает, Динни, - даже в политике.
- А вы сами, дядя, согласились бы выиграть любой ценой?
- Вероятно.
- Вы-то - нет, а я - да.
- Ты очень любезна, дорогая, но зачем такое самобичевание.
- Потому что история с Хьюбертом сделала меня кровожадной, как москит. Вчера я целую ночь читала его дневник.
- Женщина еще не утратила своей божественной безответственности, задумчиво вставил Эдриен.
- Вы полагаете, что нам угрожает ее потеря?
- Нет. Что бы там ни говорили представительницы вашего пола, вам никогда не уничтожить в мужчинах врожденного стремления опекать вас.
- Дядя Эдриен, чем легче всего уничтожить такого человека, как Халлорсен?
- Если не прибегать к палке, - насмешкой.
- Его гипотеза о боливийской культуре абсурдна, правда?
- Совершенно. Там, конечно, попадаются кое-какие любопытные каменные чудища, происхождение которых не выяснено, но теория Халлорсена, насколько я понимаю, не выдерживает критики. Только помни, дорогая: во все это окажется замешанным и Хьюберт.
- Не в научном плане: он же ведал только транспортом, - улыбнулась Динни, в упор взглянув на дядю. - Было бы неплохо высмеять этого шарлатана. Вы бы великолепно справились с этим, дядя.
- Змея!
- Разве разоблачать шарлатанов не долг честного ученого?
- Будь Халлорсен англичанином, - пожалуй. Но он американец, а это меняет дело.
- Почему? Я полагаю, наука стоит выше государственных границ?
- Только в теории. Практически же кое на что приходится закрывать глаза. Американцы очень обидчивы. Помнишь, какой шум они подняли недавно из-за эволюции? Если бы мы позволили себе посмеяться, дело могло дойти чуть ли не до войны.
- Но ведь большинство американцев и сами смеялись.
- Верно. Но они не желают, чтобы иностранцы смеялись над их соотечественниками. Положить тебе суфле по-софийски?
Они молча продолжали завтракать, сочувственно поглядывая друг на друга. Динни думала: "Его морщины мне нравятся, и бородка у него симпатичная". Эдриен размышлял: "Как приятно, что носик у нее чуть-чуть вздернутый. У меня очаровательные племянницы и племянники". Наконец девушка заговорила:
- Дядя Эдриен, вы все-таки постарайтесь придумать, как наказать этого человека за то, что он так подло поступил с Хьюбертом.
- Где он сейчас?
- Хьюберт говорит, что в Штатах.
- А известно ли тебе, дорогая, что семейственность - вещь не слишком похвальная?
- Точно так же, как несправедливость, дядя. А кровь гуще воды.
- А это вино, - заметил Эдриен с гримасой, - гуще и той, и другой.
Зачем тебе вдруг понадобился Хилери?
- Хочу поклянчить, чтобы он представил меня лорду Саксендену.
- Это зачем?
- Отец говорит, что он влиятелен.
- Значит, ты намерена, как говорится, нажать на все пружины?
Динни утвердительно кивнула.
- Но ведь порядочный и щепетильный человек не способен с успехом нажимать на все пружины.
Брови девушки дрогнули, широкая улыбка обнажила ровные белые зубы.
- А я никогда такой и не была, милый дядя.
- Посмотрим. Пока что - вот сигареты. Реклама не врет - в самом деле превосходные. Хочешь?
Динни раскурила сигарету, затянулась и спросила:
- Вы видели дедушку Катберта, дядя Эдриен?
- Да. Величавая кончина. Прямо не покойник, а изваяние. Жаль дядю Катберта: был превосходным дипломатом, а растратил себя на церковь.
- Я видела его только два раза. Значит, он тоже не мог добиться своего, потому что, нажав на все пружины, утратил бы свое достоинство? Вы это хотели сказать?
- Не совсем. Умение нажимать на все пружины было не так уж важно при его светскости и обаянии.
- В чем же тогда секрет? В манерах?
- Да, в манерах в широком смысле слова. Он - один из последних, кто обладал ими.
