— Я понимаю, — отозвался Устюжаев.
— Да, и еще: займись одеждой в том случае, если она прошла дезинфекцию. Кто его знает, как там, в Нарышкинской большие, соблюдают правила санитарной гигиены.
3
На нижних ступеньках пожарной лестницы примостилась стайка мальчишек. С видом заговорщиков они что-то горячо обсуждали. Корабельникову не трудно было завязать с ними непринужденный дружеский разговор. От ребят он узнал, что лицей давно закрыт. Сейчас в этом здании обыкновенная трудовая школа. Занятия сегодня уже кончились. Из старых служащих в здании лицея живет бывший швейцар Анисим Хрисанфович Кандыба.
…Массивные сводчатые двери школы открыл гренадерского роста старикан в опрятной куртке и в грубых сапогах, начищенных до блеска. Жесткие голубые глаза из-под нависших густых бровей смотрели неприязненно.
— Что нужно?
Корабельников учтиво поздоровался:
— Здравствуйте, Анисим Хрисанфович. Можно к вам зайти? Мне нужно кое о чем с вами поговорить. Времени отниму немного…
Старик так и впился в лицо парня, стараясь уяснить себе, кто перед ним. Про себя подумал — наверное, кто-то из бывших лицеистов, но кто именно, вспомнить так и не смог, память стала слаба. Погладил коротко подстриженные, тронутые сединой усы, молодцевато расправил плечи, почтительно произнес:
— Милости просим.
По сумрачному прохладному вестибюлю прошли в швейцарскую. В узкой, освещенной единственным окном комнатке стояла железная кровать, застеленная лоскутным одеялом, комод, стол с клеенкой, две табуретки. Кроме икон в углу, на стенах висели две-три картинки из журналов.
«По-видимому, швейцар из отставных фельдфебелей, — подумал Володя, усаживаясь на услужливо подставленную хозяином табуретку. — Бобыль жил чинно, нелюдимо, в вечном подчинении, страхе за свое место. Извивался перед каждым чиновником с кокардой, лебезил перед богатыми лицеистами, за подачку готов был всячески услужить. А как сейчас? Чем живет? Неужели недоволен переменами? Уж очень неулыбчивый, угрюмый у него вид. Интересно, что он мне скажет?»
Старик, прикрыв ладонью рот, осторожно кашлянул, как бы напоминая о себе.
Корабельников встрепенулся. Что это с ним в самом деле! Сюда привело его не любопытство, не желание узнать, как жил и чем сейчас занимается бывший лицейский швейцар.
— Меня к вам, Анисим Хрисанфович, привело вот какое дело, — начал Корабельников с застенчивой улыбкой. — Я потерял одного своего знакомого, товарища, можно сказать… Он тут у вас в лицее учился. Фамилия его Ягал-Плещеев. Может быть, вам случайно известно, где он сейчас?
— Это кто же такой, — потер лоб старик. — Много у нас лицеистов училось, разве всех упомнишь. Да их я больше по именам знал. А какой он из себя, ваш товарищ? На вид какой?
— Как вам его обрисовать, — в раздумье произнес Корабельников и поднял глаза к потолку. — Зовут его Митей, дядя у него известный путешественник…
— Так бы сразу и сказали, — обрадовался старик. — Как же, как же, знаю его преотлично. Митенька… Он же на моих глазах вырос. Сколько раз, бывало, за него душой болел, когда его в карцер сажали.
— А за что сажали?
— За всякое. За шалости, неповиновение, нарушение установленных порядков. Он, Митенька, проказливый был, баловник. Раз, помню, живую лягушку в класс приволок… С годами утихомирился, конечно. Возмужал, стал серьезным. Когда царя Николая с престола скинули, сиял, как новенький рубль. Первый в лицее красный бант нацепил, вскочил на парту и речи произносил…
— Да, он такой, увлекающийся. А в последний раз когда его видели?
— Дай бог памяти… Когда же это было? Должно быть, глубокой осенью, когда большевики взяли верх в Москве, свои порядки стали устанавливать. Занятия у нас, само собой, прекратились. Да и какое может быть занятие при таких порядках. В классах холодно, топить нечем. Лицеисты — кто куда. Преподаватели по домам отсиживаются. Ждут, кто кого одолеет, чья возьмет. А мне ж куда деться? Неотлучно тут нахожусь, имущество охраняю. Да как-то раз утром забрел ко мне Митенька. О том, о сем поговорили. Он у меня спрашивает, где его приятели-дружки, кто куда подался. Ну, о ком что знал, все ему порассказал. Александра Туркеля слышал, мол, арестовали. Олег Хлунов на Дон махнул, Борис Румель на Украину подался. А вы, Митенька, спрашиваю, как жизнь свою устраивать намерены? Не знаю, отвечает, еще не решил. Гибнет, говорит, Россия, все устои разлетаются вдребезги. А мы, как муравьи из развороченной кучи, ошалели и не знаем, в какую сторону податься.
