«Кажется, она способна вечно пребывать там, внизу, в этом покое и самозабвении, и я могу ей только позавидовать».
Отвлечься от этих мыслей помогла подошедшая группа туристов, и невестка оставила руины, словно потеряла к ним всякий интерес. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за кустами олеандра, однако ничто не испортило его благостного настроя и готовности на всякое озорство.
Он подшучивал то над тем, то над этим, с трудом попробовал балансировать на складном стульчике, что особенно понравилось девочкам. На обратном пути они остановились у большого источника, скорее, просто водоема, заросшего густой растительностью, в котором бил родник. Девочки пытались прутиками выгнать хотя бы одну лягушку-быка. Потом они дошли до выхода, ведшего к Колизею, и увидели машущего рукой Винцента. Дети сразу же бросились к матери, а профессор Монтаг заявил, что это был самый прекрасный день в его жизни. При этом он взял свою жену за локоть и ласково попросил ее в следующий раз не забывать шляпку от солнца.
Ночью профессору Монтагу приснился сон. Ему снилось, будто он едет на своей машине по Авусу и сворачивает перед мостом, за которым начинается шлаковая дорога. На автостоянке он медленно крутит ручку, открывает наполовину окно и вдыхает свежий воздух. Профессор раздумывает, не пройти ли ему несколько шагов до Свиной бухты, как называли небольшой водоем по соседству.
Пока он идет по бетонированной дороге через лес, ему удается подметить довольно занятное явление: прямо перед ним, словно от ветра, поднимается сухая листва и, немного покружив в вихревом танце, опускается на землю в трех-четырех метрах поодаль. И снова, будто невидимой рукой, поднимаются новые листья. Он пытается подойти поближе к очередному вихрю и видит, что это вовсе не листья, а птенчики, перелетающие с места на место в поисках корма.
Как тут было не улыбнуться. Он ведь сначала немного пугается, столкнувшись со столь странным явлением, но потом шагает решительнее и, минуя молодые сосновые насаждения, выходит на заросшее жесткой травой открытое пространство, похожее на пустошь, где местами торчат кусты, а широкая песчаная дорожка для верховой езды словно разрезает ее надвое.
«Здесь должна кипеть жизнь», — думает он, но вокруг стоит тишина, и ветер слабее, чем в сосняке. Вглядываясь в невысокую, буйно разросшуюся траву, ему не удается обнаружить даже букашек. Все выглядит так, будто необъяснимым образом сделано из стекла. «Но там, сзади, — думает он и идет в сторону дикой вишни и окружающих ее кривеньких кустиков акации, однажды срубленных, но вновь поднявшихся, — там, из-за кустов должна же подняться хотя бы парочка галок».
Он раздвигает руками ветви, чтобы выяснить, есть ли тут что-нибудь живое, что могло бы нарушить повисшую вокруг неподвижную тишину, но так и не обнаруживает никаких признаков жизни. Тогда решает, что это какое-то наваждение и что лучше отправляться восвояси.
«И что это я пялюсь на эти кусты?!» — спрашивает он себя раздраженно.
Какое-то время он стоит в нерешительности, потом вытаскивает часы, но ничего не может разобрать. Смотрит вверх: солнце светит в спину, в небе кружатся два сарыча.
«Чего я жду теперь?» — думает он, внимательно наблюдая за полетом хищных птиц, затем вздрагивает, будто приходит в сознание, и понимает, что на самом деле его волнует собственное состояние после смерти. «Откуда начинается трансцендентность? Где то, другое, что останется от меня, когда я умру, да и есть ли в смерти вообще что-нибудь, за что можно держаться? Или смерть — это полное стирание сознания и обстоятельства ее примерно таковы, какими их обрисовали родственники в той тайной записке?»
Профессор Монтаг не выносил темноты и знал, что ему уже не удастся избавиться от этих навеянных сном мучительных вопросов. «Отчего я чувствую, — подумал он, — как убывают силы?» И с этой мыслью тотчас вскочил с кровати.
Быстро натянув рубашку и брюки, будто кто-то его торопил, профессор подошел к окну. Площадь, где они вчера обедали с вином, была пуста, в кафе на столах громоздились стулья, окна домов плотно забаррикадированы ставнями, а на мостовой вперемешку валялась бумажная упаковка и остатки еды, все это подметут поутру, едва забрезжит рассвет. Где-то поблизости, может через пару улиц, пробили башенные часы. А поскольку профессору Монтагу не хотелось возвращаться в постель, он покинул гостиницу и через некоторое время уже стоял перед небольшой барочной церковкой, часы которой только что пробили. Сначала он не решался подняться по отреставрированным ступенькам. Наконец подошел к красиво оформленному входу. Внутри были строительные леса. Но он был один, и это придало ему смелости подойти к алтарю, заляпанному строительным раствором.
