Более всего профессора Монтага поразила невозмутимость, с какой он сделал это открытие, да еще нашел в себе силы дожидаться возвращения жены, прислонившись к открытому окну библиотеки. К тому же он не ощущал соблазна прочесть этот чудовищный текст еще раз. Жены все еще не было, и он отправился на кухню выпить воды. Тело наполнилось чем-то приятным, и появилось чувство сродни уверенности, что, несмотря на две перенесенные операции, его здоровье даже улучшилось. Или он себя обманывает? Может, он находится при смерти, но близкие боятся ему об этом сказать?
Профессор пошел в спальню, разделся по пояс и стал разглядывать широкий, чуть вздувшийся шрам. Внизу, где шрам немного не доходил до пупка, он оставался еще красным. Профессор встал на весы, но явных изменений не обнаружил, хотя нельзя было отрицать, что понемногу он все-таки поправляется, — чего настоятельно требовали врачи. Не успел он сойти с весов, как услышал звук вставляемого в замочную скважину ключа, затем характерный шорох открывающейся двери, короткий вздох… В прихожей появилась жена с переполненными сумками в обеих руках.
Профессор обождал, пока она перейдет в кухню, и пошел за ней следом. Остановившись в дверях, он стал внимательно наблюдать, как она раскладывает покупки. Жена, заметив его, вскинула голову, будто желая что-то сказать. У профессора вспыхнуло то привычное чувство привязанности к жене, которое делало их общение простым и легким, и он подумал, что так было у них уже много лет.
— Какие новости? — спросил он.
— Ничего особенного.
— Но ты не против, если мы доведем до конца идею об отпуске?
— Само собой, — ответила она и вышла на балкон, чтобы разложить по ящикам лук и картофель. Он понял, что она ответила машинально и думает совсем о другом.
Профессору это даже понравилось, и он захотел сохранить все как есть, не портить ощущения нормального хода вещей, которое жена внушала своим поведением. В коридоре он снова вспомнил, что не смог найти ту маленькую серую тетрадку с клавиром, и закрыл дверь ее комнаты, как будто от этого что-нибудь зависело.
Вечером того же дня профессор Монтаг пребывал в дурном настроении. Он отказывался идти в гости, куда они были заранее приглашены. Жена крутилась перед зеркалом в шляпке и пальто, чем, видимо, хотела продемонстрировать ему свое возмущение, и не желала слушать никаких оправданий.
— Разве ты не видишь, что у меня нет сил?!
— Об этом следовало подумать раньше, — ответила она, после чего, не произнеся ни слова на прощанье, ушла, а профессор Монтаг остался наедине с совестью, которая подсказывала ему, что нужно было все же объяснить свой отказ. Чувствовала ли она свою вину? Или поняла, что он был в ее комнате, и ее уход был всего лишь способом избежать неприятных объяснений?
«Да-да, нужно было потребовать от нее объяснений», — думал профессор Монтаг. Он удивлялся только, почему не сделал этого вовремя. Ведь был же удобный момент во время обеда, например, когда они сидели друг против друга и болтали о всяких пустяках. И вот он растерянно смотрит на входную дверь, а в ушах все еще стоит звук защелкивающегося замка.
Профессор вернулся в гостиную, сел за пианино, сыграл пару тактов, походил туда-сюда, поглядывая на часы, и около полуночи решил отойти ко сну. Окно было открыто, легкий ветерок задувал гардину в комнату и вместе с ней нес прохладу. Ему было зябко, но он не стал накрываться покрывалом, которое из-за жары последних дней лежало на стуле, и не надел пижаму. Издалека доносились громовые раскаты, будто разразившаяся над городом гроза ворчала от нетерпения, что не может быстро и легко перенестись сюда через Хафель и озера.
Он встал, закрыл окно, вышел из комнаты и начал бесцельно бродить по дому: сначала по коридору в библиотеку, потом обратно и так несколько раз, пока неожиданно для себя вновь не оказался в кабинете жены. Он стоял и смотрел на маленький диван, на котором она любила работать с книгами, устраивая их у себя на коленях и вокруг на подушках. Если он появлялся дома в неурочный час и кричал ей из прихожей что-нибудь приветливое, она поднимала голову и улыбалась в ответ — в такие минуты он испытывал едва ли не блаженство.
