— Ну, разумеется, — ответил Левански, не догадываясь, куда клонит его собеседник А поскольку он еще и улыбнулся, Шульце-Бетман расценил это как дружеское расположение, поблагодарил и ушел.
Было около четырех утра, близился рассвет. После шампанского в голове у Левански гудело. Он подошел к окну вдохнуть свежего воздуха и увидел человеческую фигуру, которая выскочила из тени гаража и стремительно направилась к крыльцу особняка. Парадная дверь оставалась незапертой, и этот человек осторожно вошел внутрь. Снизу донеслось слабое, смущенное покашливание. Человек торопливо поднялся по парадной лестнице на второй этаж и…
Перед Левански стоял тот, о ком говорил Шульце-Бетман и кого музыкант не принял бы ни за что на свете. Это был тот самый человек, который пытался приветствовать его и фрау Альтеншуль на чугунном мосту во время их прогулки по Тиргартену. Левански снова отметил, что на его одежде не было воинских знаков отличия и что на фуражке ярко выделялось то место, где раньше был череп с костями. Опершись руками о спинку стула, словно ему предстояло защищаться, Левански спросил:
— Что вам угодно?
— Я пришел сказать вам, как глубоко меня тронуло ваше исполнение. Да, вы должны знать…
— Уходите! — почти прокричал Левански.
Но человек, к которому относились эти слова, успел привыкнуть к тому, что он вызывает презрение, а то и отвращение. Как бы ему хотелось вызвать у кого-нибудь дружеское участие, приветливо и непринужденно с кем-нибудь поговорить, но увы! Он хотел объяснить свое появление, оправдаться, хотел сказать Левански, что у того нет причин отвергать его столь категорично. Ему с трудом удалось выразить в немногих, как того требовала ситуация, словах свои благие намерения, после чего он сделал шаг навстречу Левански и, смущенно, почти умоляюще улыбаясь, протянул руки, как будто желал успокоить молодого человека.
Левански вскрикнул и в невероятном возбуждении бросился в дальний угол, хватая и кидая все, что попадалось под руку: ноты, бутылки, тарелки, столовые приборы, — в того, кто только что искренне восхищался им.
«Он старается задеть меня за живое, — судорожно подумал Левански. — Как этому не поддаться?» И в тот же момент он заметил, что незваный посетитель стоит смущенно и даже не пытается увернуться от летящих в него предметов.
Левански внезапно утих и теперь ожидал, что его противник, подвергшийся столь ожесточенной атаке, предпримет со своей стороны аналогичные действия, но вышло иначе. Человек в военной форме повернулся, подошел к зеркалу, висевшему над камином, и стал рассматривать свое лицо, правая половина которого ниже виска кровоточила. Он достал платок и попытался, насколько возможно, привести себя в порядок.
Несколько мгновений Левански пребывал в растерянности, борясь с угрызениями совести, так как вспомнил вдруг, что нарушил данное слово. Разве они с Шульце-Бетманом не договорились, что он примет этого человека? Имеет ли он теперь право так поступать только потому, что чего-то недопонял?
Но отвращение перевесило, и он обрадовался, когда тот, другой, наконец отвернулся от зеркала, взял в руку фуражку, которую до этого держал под мышкой, и двинулся к парадной двери. У выхода, прежде чем уйти окончательно, он еще раз обернулся, взглянул на рояль и произнес:
— Я правда хочу, чтобы вы достигли неподражаемого мастерства на этом инструменте. Да, знайте, что мое избавление придет лишь тогда, когда вы своим искусством превратите в ничто мои прегрешения.
Левански подошел к роялю, открыл крышку, поправил ноты, словно хотел спасти хотя бы задним числом все то, на что показывал человек в военном мундире. Убедившись наконец, что в доме никого больше нет, Левански запер парадный вход, переднюю, дверь на второй этаж и, переведя дух, решил из-за портьеры понаблюдать за гравийной дорожкой, которая вела к воротам. Но там уже никого не было.
Что случилось, то случилось. Пианист с тех пор не выходил из дому. Он стал думать о ничего не подозревавшей фрау Альтеншуль, не ведет ли она с ним двойную игру.
Фрау Альтеншуль хотела ясности. На следующее утро она уже шагала по Кёнигсаллее. День выдался солнечным, но прохладным, накануне был обильный снегопад, и тротуары оказались под толстым слоем снега. С большим трудом, балансируя на узкой проторенной дорожке, которая, словно ущелье, разрезала сугробы из грязи и льда, она кое-как добралась до подъезда особняка. Ее сердце готово было разорваться от нетерпения и граничащего с досадой раздражения. Она даже не потрудилась посмотреть на окна, чтобы убедиться, по-прежнему ли они занавешены. Она отнюдь не собиралась скрывать свое появление, тем более что дверь была приоткрыта. Она вошла. В передней было сильно натоплено, свет не горел. В нос ударил запах старых духов. Однако со второго этажа, где они веселились всего несколько недель назад, на лестницу проникал луч света, достаточно яркий, чтобы различить ступеньки. Наверху кто-то брал один и тот же аккорд.
