Удивление и паника, вызванные их появлением, были всеобщими. Испуганные люди разбегались во все стороны в поисках какого-либо убежища.
На центральную площадь деревни ворвались офицеры во главе с Фавианом, размахивавшим мечом и громко кричавшим. Конан следовал за ним на некотором расстоянии, то и дело поворачивая коня, чтобы не наскочить на упавшие тела.
Теперь он понимал, как был наивен, когда ожидал, что сначала жителям деревни будет провозглашено какое-нибудь официальное уведомление барона, затем начнутся расспросы и допросы, выявление зачинщиков и только потом, если понадобится, показательная казнь. Но то, что он увидел, было просто самой настоящей кровавой бойней. Мужчин, женщин и детей резали беспричинно, как будто для пробы оружия. Особенно усердствовали люди местного сквайра, которые с вожделенными криками набрасывались даже на домашних животных, яростно разрубая их на куски. Всадники барона убивали своих жертв более умело и избирательно, направляемые громкими непрерывными командами Фавиана. Перед глазами Конана на миг мелькнули кровавые сцены разграбления Венариума, но то, что происходило сейчас вокруг него, казалось северянину особенно диким — здесь никто не оказывал сопротивления, да и грабить было нечего.
Конан никогда не думал, что убийство одних немедийцев другими так глубоко коснется его сердца, но теперь он чувствовал все возраставшую тяжесть на душе. Он соскочил с коня и повел его, с трудом прокладывая себе дорогу между мечущимися крестьянами и атакующими их всадниками. Это не схватка, сказал он себе, и я не убийца, чтобы принимать участие в избиении младенцев.
Когда крики жертв стали раздаваться все реже, в игру вступили факелы. Зеленые посевы на полях вряд ли могли быть уничтожены огнем, но края соломенных крыш мгновенно вспыхивали от легкого прикосновения пылающего факела. Древками пик всадники открывали двери и выламывали оконные ставни в домах, бросая туда зажженные вязанки хвороста. Раздались новые крики — на этот раз от людей, которые пытались укрыться в домах. Они в панике выскакивали наружу, но тут же падали, разрубленные поджидавшими их захватчиками.
Ощущая подкатившую к горлу волну тошноты, Конан смотрел на эти ужасные сцены, понимая, что несчастная деревушка, не оказавшая никакого сопротивления, едва ли могла быть логовом опасных бунтовщиков, как это представил им Ульф.
Внезапно его внимание привлекло чье-то лицо, мелькнувшее в просвете между двумя горящими домами. Несмотря на густые клубы дыма, почти скрывавшие его, оно показалось Конану знакомым.
Бросив коня, он помчался между домами, задыхаясь от едкого дыма. Пробежав мимо них, он остановился и стал вглядываться вперед, в густые заросли ивняка, окаймлявшие берег реки. Заметив несколько фигур, мелькнувших в них, он бросился туда с зажатым в руке мечом.
Едва он сделал несколько шагов, продираясь сквозь заросли, как на него набросился с вилами молодой крестьянский парень. Сильным ударом меча Конан вышиб вилы из его рук, а затем плашмя ударил мечом ему по голове, сбив парня с ног. Тот рухнул, как подкошенный, и затих, но Конан знал, что не причинил ему особого вреда и, оставив крестьянина, бросился дальше, к поросшей тростником кромке реки.
Он увидел четырех беглецов, пытавшихся спустить на воду лодку, привязанную к дереву. Тот, что был выше всех ростом, обернулся, и Конан узнал вчерашнего мятежника, ускользнувшего от них с Фавианом в густом лесу.
Капюшон откинуло ветром назад, и на Копана теперь смотрела привлекательная женщина с длинными заплетенными волосами. С ней было трое деревенских детей. Один из них, костлявый мальчишка с покрытым копотью лицом уставился на Конана, сжимая в руке нож с обломанным лезвием, женщина схватила мальчика за ворот и притянула к себе.
— Займись лодкой, — сказала она ему с твердым немедийским акцентом и, вытащив из-за пояса длинный прямой кинжал, молча стала ждать своего преследователя.
Внезапно в зарослях раздался треск, и Конан увидел одного из солдат Бальдра, ветерана с пышными усами, продиравшегося на коне сквозь кусты.
— Ага, тут еще девка и трое щенков! Сейчас я вам покажу катание на лодке! — весело крикнул он, и вдруг лицо его исказилось гримасой боли и удивления. — Ты что, парень?… А!
