Комплекс Ромео - страница 4

Это про тех романтиков, у которых нет выбора.

Это не тот фальшивый романтизм советских турслетов, когда разнополые туристы тайно мечтали друг о друге у костра и, проснувшись однажды в одной палатке, становились на первое время очень мобильной с точки зрения передвижения семьей. Семьей с пожизненным псевдоромантическим налетом из строчек Визбора и Окуджавы, языков пламени на фоне сосен и разговоров про Большую и Малую Медведицу как единственно подходящую перед сексом тему для обсуждения, не опошляющую то святое, что за этим вот—вот последует.

И это есть счастье. Легкое отсутствие повседневной гармонии при полной невозможности достичь гармонии как таковой в принципе.

И это было счастье. Потому что начавшийся двадцать первый век уже породил нечто страшное на самой заре своего существования. Создал страшный гибрид феминизма и шовинизма – Настоящую Суку. Красивую, образованную, спортивную и талантливую.

Создателю стало скучно глядеть, как тихо и вяло проживают свой век настоящие романтики. Как научились они все—таки получать удовольствие от легкого отсутствия гармонии. И он вылепил для них принципиально другую породу женщин – Суки Настоящие.

Чтоб все полетело в их жизни в тартарары, с места в карьер, на всю катушку по газам к чертовой матери и чертям собачим, то есть, если в двух словах, – все стало динамично и ритмично, в духе времени, только вниз и только по прямой.

Пронаблюдайте: пройдет немного времени, и Настоящие Суки все приберут к своим рукам. Никто не будет знать, за счет чего им это удается, но это произойдет.

Никакого спокойствия наше будущее нам не обещает. Ибо Господь уже создал Настоящую Суку.

Спасибо ему, Создателю, а то я уж начал волноваться в свои двадцать восемь лет, что проживу долго и счастливо.

Это ж надо, что меня угораздило встретить свою Настоящую Суку уже в двадцать три года. Правда, стоит заметить, что тогда я искренне считал, что встретил Настоящую Любовь.

Именно в двадцать три года я и поступил наконец—то в театральный институт. Он уже назывался Академией театрального искусства.

Точнее будет сказать – когда я встретил ее, для себя еще не решил, буду ли туда поступать. Я лишь искал повод, существенный или не очень, для принятия этого решения.

Она сидела в харизматичном дворике рядом с приемной комиссией в окружении шести юных бандеросов. В руках двоих из них были гитары, на шеях платки, конские хвосты на затылках, прямо пик популярности фильма «Отчаянный», не иначе.

Я же в ту пору представлял собой скорее героя триллера «Семь» Брэда Питта, у которого обезглавили не одну, а четырех жен за год. По одной в каждый квартал.

Моя постоянная скорбь была вызвана полным сумбуром в желаниях и мыслях относительно планов на ближайшие пятьдесят—шестьдесят лет, апатией, сексуальным и спортивным переутомлением и усталостью от жизни в подвале театра—студии на Петроградской стороне города Санкт—Петербурга. Дело в том, что дома, сразу после того, как я бросил исторический факультет, промучившись там полтора года, изучив хаотичные и безответственные сексуальные связи первобытнообщинного строя и застряв на эпохе феодализма, меня пасла постсоветская армия в виде постоянных визитов добродушных омоновцев с повестками в руках.

Внутренне я уже проклинал выбранный способ «кошения» – другие решили свои вопросы более затратно с точки зрения денег, но зато эффективно и надежно. Мой способ состоял в оперативном спускании повесток в унитаз сразу же после извлечения их из почтового ящика. Надо было все—таки попробовать обзавестись ушибом головы в ту пору, когда в материнском загашнике еще водились деньги.

Последние четыре месяца я играл по восемь часов в день в пляжный волейбол. В близких к моему дому Озерках и на турнирах у Петропавловской крепости. В оставшееся время я изображал Сатану в театре—студии «Артефакт».

«Артефакт» был театром полулюбительским, произошедшим на базе самодеятельности Кораблестроительного института, именовался в народе, как правило, «артефаком» или «театром—факом» и славился разнородностью труппы, состоявшей из крепкого коктейля спившихся или сколовшихся вконец корифеев профессии и молодой поросли, получавшей крещение перед поступлением в институт.