* * *
Вернувшись к себе, долго чищу зубы. Потом переодеваюсь — надеваю черную футболку и узкие обтягивающие брюки со змеиным узором. Интересно, а чего это я надела одежки, в которых мне так тесно? Наверное, я надеюсь встретить за ужином Дональда Карра! Кошмар. Так нельзя. Финиш.
Почему счастье и волнение всегда так предсказуемы и зависят от других? Почему я хочу видеть этого человека — ни с того ни с сего? Почему он мне снится? Почему я не могу спастись от этих дурацких чувств, хотя они мне в принципе неприятны? Ах, сексуальность? Возьми себя в руки и никуда себя не пускай. Сохрани себя от унижения, от боли и обид, от того, чтобы воспринимать жизнь в зависимости от того, как складываются отношения с этим человеком.
Ложусь на кровать и пытаюсь уснуть. Но не получается: я перемалываю свои чувства, что-то мешает мне жить, будто я сломала какую-то любимую и нужную вещь. Сейчас он с Мэри Джейн? Что он делает? Ночь они провели вместе? Тоскливо. Желание и ревность всегда проникают к нам в жизнь рука об руку, как сиамские близнецы. Ненавижу оба эти чувства. Но вынуждена признаться: я и люблю возбуждение, этакий электрический разряд, хотя это и действует мне на нервы. Предательское удовольствие обычно будит от спячки.
В дверь стучат. Девчонка пришла! Беспокойное, бесчувственное чудовище. Маленький вампир, который питается любовью. Она душит меня своим присутствием. Не оставляет ни на минуту. Я не могу любить ее, как ей хочется. Почему она не оставит меня в покое?
Раздраженно открываю дверь. На пороге Дональд Карр. Густо покраснев, улыбаюсь. Сердце начинает безумную пляску.
— Пойдем в бар? Вчера вечером мы так и не договорили.
— Не люблю, когда что-то не доделано, — выдыхаю я. — Хочу оставлять все логически завершенным — то есть, если что-то не закончено, пусть оно исчезнет. Потому что иначе эти призраки мешают нам. Лучше уж мертвецы, чем призраки.
Что я несу? Меня явно понесло от волнения и счастья! Краснею еще сильнее.
Дональд Карр улыбается:
— Пойдем.
Бросаю взгляд в зеркало у входа в бар. Как сияют у меня глаза!
Мы пьем виски, разговариваем о том о сем. Он говорит, что любит кошечек. Долго рассказывает о любимой кошке Зельде, которую оставил в Нью-Йорке друзьям. Когда-то был профессиональным велосипедистом-гонщиком.
— А я когда-то была профессиональным сторожем велосипедов, — говорю я, нервно хихикая. — До тех пор, пока велосипед, который я сторожила, таки не уперли, а меня не уволили.
Н-да, юмор, как у школьницы, такой же нелепый, как татуировка на руках, которую я делала себе в тринадцать лет. Кажется, до конца жизни не смогу перестать так себя вести.
Он ничего не говорит ни о своей семье, ни о своем творчестве, ни о личной жизни. Хотя во мне сидит чертенок, который подстрекает всех и каждого взахлеб рассказывать о себе, обо всех страшных тайнах, о горьких детских воспоминаниях. Все мои герои сначала рассказывают мне свою подноготную, а потом сердятся, будто я вынуждала их говорить.
Когда мы выпиваем третий стакан виски, он принимается рассказывать о невероятных приключениях одного своего друга, любившего фотографировать каких-то вымирающих птиц. Мне делается ужасно скучно, но я еще счастлива с ним.
Теперь я на автопилоте. Отвечаю в нужных местах. Молчу тоже. Я так всегда делаю, когда беседа скучная. Мужчинам это почему-то нравится. С Дональдом Карром такая же история. Его глаза сияют радостью, он то и дело берет меня за руку.
Наконец бесконечные приключения его друга, безумного любителя птиц, подходят к концу. Вдруг он произносит:
— Какая все-таки странная девочка. Всего-то двенадцать лет, а уже такие серьезные проблемы. А еще алкоголь с наркотиками. Таблетки. Говорят, она ужасно талантлива. Мэри Джейн считает, что она станет всемирно известным художником.
— С чего ты взял, что у нее проблемы с алкоголем, наркотиками и таблетками?
— Мэри Джейн сказала, — говорит он. — Думал, ты знаешь.
— Знаю только то, что проблему с алкоголем она выдумала себе сама, и когда время от времени напивается, то принимается всех шантажировать своим здоровьем. Таблетки, которые она принимает, это от мигрени…
