Он кивнул на тщедушную фигурку, тоже одетую в домино. Это был граф.
— Идемте, — сказал маркиз. — Я вас познакомлю.
Я с готовностью, как вы догадываетесь, последовал за ним.
Маркиз представил меня, весьма изящно намекнув на услугу, счастливо оказанную мною графу в «Прекрасной звезде»; граф рассыпался в любезностях и под конец к вящему моему удовольствию объявил:
— Графиня здесь неподалеку, через один салон, болтает со своею доброю приятельницей, герцогиней д'Аржанзак. Я скоро приведу ее сюда и познакомлю вас, она тоже выскажет вам признательность за помощь, мужественно оказанную нам в такой неприятный момент.
— Вы положительно должны поговорить с прорицателем, — сказал маркиз графу. — Уверен, что это вас позабавит. Я, признаться, был поражен: никак не ожидал подобных ответов! Право, не знаю, что и думать.
— Вот как! Ну что ж, можно попробовать.
Втроем приблизились мы к паланкину со стороны, где стоял чернобородый.
Молодой человек в испанском платье, который только что имел беседу с оракулом, проходя мимо нас, говорил своему приятелю:
— Превосходная мистификация! Кто же сидит в этом паланкине? Он решительно всех знает.
Граф, в маске и домино, важно проследовал вместе с нами к паланкину. Зрители стояли плотным кольцом, но китайцы с палочками следили за тем, чтобы середина оставалась свободною. Один из них — тот, что шел впереди процессии, — приблизился к нам с протянутою рукою.
— Что, деньги берете? — осведомился граф.
— Золото, — ответствовал китаец.
Граф положил монету в протянутую ладонь; то же пришлось сделать и нам с маркизом, поскольку, сопровождая графа, мы тоже вступили в круг.
Колдун стоял подле паланкина, держась рукою за край шелковой занавески; голова его была опущена, так что длинная иссиня-черная борода лежала на груди; другой рукою он опирался на свою черную палочку. Глаза его, как и прежде, глядели в пол, лицо казалось совершенно безжизненным. Право, я не встречал в другом лице или фигуре столь совершенной недвижности, разве что у покойников.
Первый вопрос графа был:
— Женат я или холост?
Прорицатель быстро отогнул край занавески и обратил ухо к китайцу в богатых одеждах, сидевшему на носилках; затем, отворотившись, опустил занавеску и отвечал:
— Женат.
Те же действия предваряли все его последующие ответы, так что чернобородый оказывался уже не пророком, а медиумом. Казалось, он говорил от лица персоны более значительной, чем он сам.
Последовали еще два-три вопроса, ответы на которые позабавили маркиза, но я их смысла не понял, так как мало что знал об обстоятельствах графа.
— Любит ли меня жена? — спросил он игриво.
— Сколько ты того заслуживаешь, — был ответ.
— Кого я люблю более всего на свете?
— Себя.
— Ах, это одинаково верно для всех! Ну, а кроме меня самого, есть ли на свете нечто, любимое мною более моей супруги?
— Ее бриллианты.
Граф растерянно хмыкнул.
Маркиз рядом со мною рассмеялся.
— Верно ли, — решительно произнес граф, поворачивая разговор на другое, — что в Неаполе только что произошло сражение?
— Нет; то было во Франции.
— Вот как, — граф с усмешкою оглянулся на окружающих. — Позвольте узнать, между какими державами и по какому прискорбному поводу?
— Между графом и графинею де Сент Алир, — по поводу документа, подписанного ими 25 июля 1811 года.
Как пояснил мне впоследствии маркиз, то была дата подписания их брачного контракта.
Граф на минуту словно остолбенел; даже маска, казалось, не могла скрыть, что щеки его залиты пунцовой краскою.
Впрочем, никто, кроме нас с маркизом, не знал, что вопросы задает сам граф де Сент Алир.
Граф, похоже, не находил, о чем бы еще спросить; а возможно, и сожалел уже, что согласился вступить в столь неприятные переговоры. Маркиз, по счастью, вызволил его из затруднения, шепнув:
— Взгляните, кто идет — вот там, справа.
С той стороны, куда указывал маркиз, надвигалась на нас долговязая фигура. Человек был без маски, его обширное бледное лицо пересекал шрам. Иными словами, то была безобразная физиономия нашего знакомца Гаярда. Полковник нарядился в костюм капрала Императорской гвардии; левая рука его была подвязана наподобие культи, а пустой снизу рукав подколот к груди. Впрочем, лоб и нос заклеены были отнюдь не маскарадным липким пластырем; как раз в этом месте трость моя оставила след, которому суждено отныне красоваться среди более почетных боевых шрамов.
