Умолкнув, она быстро повернулась к двери в соседнюю комнату: мне показалось, что за стеной зазвучали чьи-то шаги. Почти одновременно послышалось брюзжание глухого, слегка гнусавого голоса; очевидно, говоривший отдавал приказание слуге, приближаясь к нашей комнате. Голос принадлежал старику в черном парике, который час назад разговаривал со мной на дороге.
— Прошу вас, уходите, — умоляюще обратилась ко мне дама, указывая рукой на дверь, в которую я вошел.
Отвесив глубокий поклон, я отступил назад и затворил за собой дверь. После чего в совершенном восторге сбежал по лестнице и бросился на поиски хозяина гостиницы.
Описав ему комнату, из которой только что вышел, я признался, что она мне понравилась, и выразил желание занять ее.
— Весьма и весьма сожалею, — был ответ, — но ваше требование невыполнимо, так как эта комната и две смежные с ней заняты…
— Кем?
— Знатными господами.
— Но кто же эти знатные господа? У них должно быть имя или титул.
— Несомненно, но в Париж теперь стремится такая вереница путешественников, что мы больше не спрашиваем ни званий, ни фамилий — просто обозначаем их номерами комнат, которые они занимают.
— Надолго они остановились?
— Боюсь, что и на этот вопрос я не смогу вам ответить. Пока продолжается такая чехарда, у нас ни угла не останется пустым даже на минуту, и когда они съедут, мне неинтересно.
— Как жаль, мне так хотелось занять эти комнаты! Они пришлись мне по вкусу. Одна из них, должно быть, спальня?
— Точно так, сударь. И заметьте, редко кто берет номер со спальней, если не намерен ночевать.
— Свободные номера у вас еще остались?
— Конечно, две комнаты к вашим услугам. Только что освободились.
— Я беру их.
Очевидно, путешественники, которым я оказал помощь, намеревались остановиться в гостинице на некоторое время, по крайней мере до утра. В мечтах я уже представлял себя героем романтического приключения.
Заняв свободный номер, я выглянул в окно и увидел перед собой задний двор. Деловито сновавшие конюхи снимали сбрую со взмыленных и усталых лошадей, выводили из конюшен свежих и запрягали. Множество различных экипажей — и собственные кареты, и род повозок, подобно моему кабриолету заменяющих старинную перекладную, — стояли тут, ожидая своей очереди. Суетливо пробегали взад-вперед слуги, другие бродили в бездействии или, смеясь, болтали между собой: картина была забавна и полна оживления.
Между экипажами я различил дорожную карету и одного из слуг знатных господ, которыми в настоящий момент так сильно интересовался.
Вмиг я сбежал по лестнице и направился к черному входу: очень скоро и меня можно было увидеть на неровной мостовой двора, посреди вышеописанной картины, в шуме и гаме, неразлучными с подобного рода сборищами.
Солнце клонилось к западу, и его золотые лучи озаряли красноватые кирпичные трубы надворных построек. Две бочки на высоких жердях, служившие голубятнями, полыхали жаром. Естественно, вечернее освещение всему придает живописный характер, и внимание зачастую привлекают предметы, совсем не красивые в сером утреннем свете.
После непродолжительных поисков я оказался у цели. Лакей запирал на ключ дверцы кареты, предусмотрительно снабженные замком для полной безопасности. Я остановился рядом, притворяясь, что рассматриваю изображенного на дверцах красного журавля.
— Красивый герб, — заметил я ненароком, — верно, принадлежит какому-нибудь знатному роду?
Лакей обернулся, опуская ключи в карман, и ответил, слегка наклонив голову и улыбаясь насмешливо:
— Вполне возможно.
Нисколько не смущаясь, я немедленно вкатил ему дозу известного средства, которое благотворно влияет на человеческий язык — развязывает его, я хочу сказать.
Лакей вначале покосился на луидор, оказавшийся у него в руке, потом с непритворным изумлением взглянул мне в лицо.
— Вы щедры, сэр.
— Не стоит благодарности… Кто такие дама и мужчина, которым принадлежит эта карета? Если вы помните, я со своим слугой помог вам на дороге.
— Он граф, а ее мы называем графиней, хотя я не знаю, жена ли она ему; может статься, она его дочь.
— Где они живут?
— Клянусь честью, понятия не имею.
